— Действительно, давай ехать медленно, — сказал Рауль. — Чего приезжать раньше Марины, сидеть без закуски. Да и обедать скоро пора. Действительно… Полюбуемся природой! Какая красота! Эти ели, и сосны, и дубы! И белые от снега ветви…
— И кедры ливанские, и пальмы, и кокосы, и пампасы, и урюки, и кок-сагызы, и уздени, и кунаки, потом крыжовники и липы, а также родные осины и березы, которые не спят, — поддержал я его.
«Фольксваген Пассат» начинал рывок.
— И все это имелось в эпоху неолита или палеолита… Это — рай! И чего этим генералам сюда соваться? Эстонцам есть теперь с чем сравнивать. Жлоб в мундире, слизанном с заграничного, в картузе, который уносит ветром, нищий при российском бюджете или подтянутый англичанин, не лезущий в душу со стаканом водки… Что лучше?
— И что же лучше? — попросил я уточнить.
«Фольксваген Пассат» вплотную уткнулся в багажник «Форда». Кошка посчитала, что пора запустить когти в вялую мышку. «Фольксваген» почти подпихивал меня в бампер. Водителю не терпелось закончить порученную ему прогулку за никчемным пижоном. Раза три мигнул дальним светом. Подхлестывал.
— Вот что я тебе скажу. Если у тебя есть власть, посоветуй-ка ты своим отменить этот приезд, — сказал Рауль. — Ведь над русаками смеются.
Ладно, подумал я, ладно. Доживем до понедельника, когда начнется новая жизнь.
«Фольксваген», вильнув на встречную полосу, поравнялся и ехал рядом, аккуратно отжимая меня к обочине. Впереди и сзади никого. И на том спасибо.
— Нет у меня власти, — сказал я Раулю и дернул подбородком водителю «Фольксвагена»: в чем дело?
Мы одновременно опустили боковые стекла. Ему не пришлось, как мне, крутить ручку, он вжал кнопку электрического стеклоподъемника.
— Вроде в Эстонии не вернулись к левостороннему движению! — крикнул я в окно.
— Да ладно, пижон! В гробу я тебя! — ответил черный человек с короткой стильной щетиной на длинной физиономии. — Эй, Рауль! Рауль!
— Действительно! — сказал Рауль. — Остановись. Это Прока, легок на помине. Что-то сказать хочет. Давай, давай, делай, как я сказал…
Дечибал оказался на голову выше меня. И лет на двадцать моложе. Из-под распахнутой на груди куртки-пилота высовывалась подвешенная на толстой цепочке серебряная фигурка распятого человека с торчащим в боку копьем. Не Христос, а разбойник, казненный за компанию на Голгофе.
— Это — кто? — спросил человек из легенды о флотских нравах, глядя поверх меня на стройные ели. Неосмотрительно и непрофессионально.
Когда он свалился, я вытащил из нагрудного кармана его джинсовой рубашки мобильный «Эрикссон», довольно дешевый — А1018s, сдвинул крышку блока питания и стряхнул батарею в карман своего пиджака. Трубку сунул на место.
— Приложи, пожалуйста, снежку на затылочек другу, — попросил я Рауля, застывшего в удивлении.
Оружия на Проке не нашлось.
— Что он тебе сделал? Ты — что? Ты — что? Действительно…
Я открыл дверцу «Фольксвагена Пассата». Подумать только! Орелик слушал Гершвина: «Американец в Париже». И, судя по коробке от пленки, брошенной над панелью приборов, не пиратскую копию.
Заглушив мотор, я вытащил ключи зажигания и нанизал кольцо брелка на указательный палец левой руки. Правая могла понадобится.
Так и вышло.
— Ну, ты, московская сука…
Я повторил, правда, легче. Умник Рауль, наконец, сообразил, что происходящее его не касается.
— Вот что, Дебил, я постарше, а стало быть, следует обращаться ко мне на вы. Договорились? Теперь дальше… Твой позор, вызванный опрометчивой заносчивостью, начальники не переживут. Тебе что велели? Посмотреть и выведать, с кем и куда это выгребает Рауль Бургер. Сделать это аккуратненько, вежливенько. Правильно? А ты — что? Обленился, решил кончить с заданием побыстрее, халтурно, время пиво пить подошло, так ведь? Конец твоей карьере, музыкальный ты мой фан.
— Ты, русская свинья, ещё поползешь…
Он напрашивался на бесчеловечное обращение, запрещенное в отношении пленных Женевской конвенцией. Но, с другой стороны, поругание личного достоинства на почве этнической принадлежности строго возбраняется при любых обстоятельствах согласно хартии ООН о правах человека. Пришлось ударить опять. Думаю, с такой манерой бить он раньше не сталкивался. Три раза достаточно. Это проверено на настоящих военнопленных во времена моей нежной молодости, когда жестокий Легион в лице потомственного дворянина и взводного Румянцева-Рума лишал меня правовых иллюзий насчет недопустимости пыток.
— Рауль! — позвал я. Он подошел.
— Присядь пониже, — велел я ему.
Теперь мы оба возвышались над Прокой, которого я посадил, прислонив спиной к колесу «Форда». Если бы кто проехал, с дороги нас видно не было. Стоят себе две машины и стоят.
— Скажи, Рауль, — спросил я. — Я друг твоей жене?
— Действительно.
— Теперь скажи, ты — друг этому орлу?
— Действительно.