Я представил, какие деньги оказываются задействованными в этом деле, вспомнил, что и Шлайн, вопреки обыкновению, не торговался со мной. Прибалтийская возня вокруг генерала Бахметьева, вне сомнения, оплачивается не только из бюджета правительственных спецслужб, отощавших в последние годы, и тем более не частными структурами вроде «Балтпродинвеста» или «Экзохимпэкса». Расходы на обеих сторонах покрываются из специальных фондов. Может, и государственных. Да и две ли только стороны в этом деле?
Тревога шевелилась в душе. По Сеньке ли шапка?
Ребята наконец-то разобрались с радиотелефоном. Водитель ткнул кулаком второго в плечо, оба рассмеялись. Они включили музыку. Боковое стекло «Рено» было приспущено, и я расслышал гершвинского «Американца в Париже».
С высокого крыльца я проследил, как «Рено» круто взял за мостом через Саугу в направлении кооперативной верфи.
— Прока, говори новости, — велел я бывшей гордости дважды краснознаменного балтийского флота, когда, вернувшись в зал почтамта, позвонил второй раз. — Отчаянно некогда. Давай!
— Значит, так… Заправлялись в Лихула. Едут, стало быть, в Таллинн.
— Когда заправлялись?
— Думаю, с полчаса назад.
— Приезжай через час-полтора на своем «Пассате» на площадь Выру и постарайся встать ближе к бару «Каролина», на горушке, знаешь?
— Знаю. Буду. Только доложу Толстому Рэю.
— Доложи. А мне доложи, кому ты отдал компакт-диск с Гершвином.
— Сказал, другу. Ну? Потерпеть не можете?
Я дал отбой.
В гонке на Таллинн Чико имел преимущество в один час.
Ефим перехватил мой «Форд» на Пярнуском шоссе на въезде в Таллинн. Он стоял на обочине, ветер забрасывал мягкий воротник кашемирового бушлата ему на затылок. Волосатая ручища, высунувшаяся из рукава почти до локтя, придерживала картуз в стиле Жириновского, чтобы не сдуло. В этих местах солнечно только при ветре.
Шлайн нервничал потому, что не обрел уверенности в правильности принятого решения, и не очень-то надеялся, что я отработаю операцию четко. Таким в поле я его ещё никогда не видел. Это расстраивало.
Он начал с упреков, что я втравил его в интриги против Дубровина и, таким образом, раздробил силы, что я погряз в индивидуализме, присущем людям моих, как он сказал, занятий, что навязанный мною ковбойский стиль работы не вяжется с методами конторы, что нас ничтожно мало, что у нас нет агентов для черновой работы, связников, дублеров, что… что… что…
Бюрократическая демагогия, на которую не оставалось времени. Думаю, он и явился-то на Пярнуское шоссе, чтобы, изнервничавшись сверх меры, излить свою желчь. Может, раскаивался в опрометчивом заявлении о своей ответственности. Слово все-таки не воробей. И тем не менее Ефим не был подонком, он был чем угодно — бюрократом, суетным, грубым, наглым, перестраховщиком, даже лжецом при необходимости, но только не подонком.
— Ефим Шлайн, — сказал я ему в конце концов, перейдя на официальный тон, — я получил ваше указание завершить подготовку к начинающейся операции. План покушения, утвержденный лично вами, в сложившихся обстоятельствах — единственный, который сработает. На совещаниях в «Балтпродинвесте», названием которого прикрывается «Экзохимпэкс», я допускаю, предлагались десятки иных, может быть, более блестящих разработок. Я вполне уверен в их никчемности, потому что любой план, кроме моего, утвержденного вами, Ефим Шлайн, развалится от первой же дополнительной вводной.
— Не орите! — перешел на «вы» и Ефим. — Вы орете на офицера, Шемякин!
— Сейчас все держится на нитке. Да, операцией руководите вы. Расходы утверждаете вы. Но если вы, Ефим Шлайн, скажете мне сейчас — «остановись», вы думаете, я сделаю это? Не я, подонки должны быть остановлены. Они должны быть остановлены независимо от любых политических или денежных игр. Готовится преступление. Преступление! И мы, если мы — люди, обязаны видеть в этом преступление, а не политику, в которой цель оправдывает средства!
— Не орите, — повторил менее жестко Ефим.
— Да я и оторался. Не хочу извиняться, вы без формы. Я вас в ней, между прочим, и не видел, кажется… Забудем про нервы и все такое. План безупречен с профессиональной точки зрения. Скажите самому себе «да», вот и все! На этом и кончим…
— С этого начнем, — сказал он.
Мне кажется, я орал больше для того, чтобы подавить собственные сомнения.
Тут мы и увидели Марику на горушке, у одной из позеленевших каменных ваз перед замызганным входом в «Каролину». Девушка тяжело опиралась на трость. Чехол со штативом висел на плече. Я подумал, что ни разу ещё не видел её вне лавки. Она казалась юной и привлекательной под солнцем в клетчатом жакете и черном берете, оттенявшем тяжелые белокурые волосы.
На лестнице к «Каролине» я оглянулся, чтобы сверху выявить проковский «Фольксваген Пассат». Дечибал, на этот раз в пальто и при галстуке, осторожно кивнул из-за приспущенного бокового стекла.
Все были на рабочих местах.