Шпион по найму

Шлайн, который должен был получить от меня резиновую пулю, за секунду до взрывов ринулся по косогору наверх, на меня, выдергивая для виду нелепый «Стечкин». С развороченной спиной и перебитыми ногами, он оказался тяжелой ношей для бородатого очкарика, тащившего его по косе к машинам. Больше нести никого не пришлось… Но меня это не волновало тогда, а теперь не волнует и подавно. Не запланированный Ефимом и мною минометный выстрел Рума — счет для урегулирования между ним и Шлайном, не мой…

Когда я доковылял по косе к месту парковки, там стоял только «Опель» Шлайна. Ефима увез на «Вольво» эстонский очкарик с бородой. «Линкольн», я думаю, угнал ещё раньше водитель «Экзобанка».

— Музыкальная тема подвернулась удачная, — сказал и я, чтобы что-то сказать. Вообще говоря, любые слова были бы лишними. Мы думали одинаково. И не сговариваясь. Я — когда наводил «Галил», Рум — когда наводил «Пиму».

— При чем здесь тема? Какая тема? — спросил Дитер.

— Наживы. Грустная извечная тема наживы, дружище, — ответил я.

И вдруг вспомнил название группы в ночном клубе Таллиннского «Паласа», где последний раз видел Марину.

— Для понурого джаза. Вроде сброда из харбинских балалаечников.

— Каких ещё балалаечников? — поинтересовался Рум.

— Погодите вы… Ефим просил сказать вам, Бэзил, что в следующий раз…

— Следующего раза не будет, — прервал я Марику. — Передайте ему, мадам, что следующего раза не будет. Шемякин умер.

Не прощаясь, я встал и ушел. Они меня не интересовали.

Время имелось, и пешком, неторопливо, я дотащился по бульварам до Инвалидов, миновал Марсово поле, прошел под Эйфелевой башней и спустился к пронизываемой ветром набережной. Серая Сена сливалась с серыми парапетами. На дебаркадере черный плащ Марины контрастировал с яркими одежками детворы, под конвоем воспитательниц сходившей по трапу с «бато-муш», речного теплоходика, называвшегося «Долина Марны».

Очкастая билетерша-матрос в спасательном жилете поверх пальтишки сказала:

— Сейчас отходим… Вы одни.

Дебаркадер поплыл вперед, назад и снова вперед в квадратном иллюминаторе, девица угнездилась на высоком креслице возле штурвального, стянула спасательный жилет и спросила в микрофон:

— Мадам, месье желают рассказ о парижских мостах?

Марина подняла руку и помотала ладонью: нет, спасибо… Я положил ей на колени саквояж, в котором оставался последний сверток.

— Здесь одна доля из десяти. Алименты с моей удачи.

Марина щелкнула замком, посмотрела внутрь саквояжа, снова щелкнула.

— Я выйду первой, — сказала она. И добавила: — Судя по черепахе, Рауль верно сообщал, что ты заступил на место Толстого Рэя. Так?

Я ничего не ответил. И не смотрел, как она поднималась по узкому трапу мимо билетерши-матроса к выходу на следующем дебаркадере. Я держал перед собой выменянную на саквояж фотографию нашей дочери. Снимок я положил в бумажник, где уже лежал один — трехмесячного Николаши.

От моста Александра Третьего на Сене я уже плыл в волжские Кимры и далее в Замамбасово, где недорогие шабашники завершали обустройство Нового Шемякина.

1 Дерьмо (нем.).

2 С высочайшим почтением (нем.).

3 Спасибо, старый хрен, да здравствует Франция (фр.).