Шпион по призванию

Роджер наслаждался «Персидскими письмами» Монтескье, пронизывающим их духом протеста против капризного тщеславия Людовика XIV и его блестящего, но поверхностного двора, однако не смог одолеть самую знаменитую работу того же автора, «Дух законов». Кене — просвещенный лекарь мадам де Помпадур, именуемый последователями «европейским Конфуцием», — показался ему весьма здравомыслящим автором, как и друг Кене, маркиз де Мирабо. Жан-Жака Руссо он вскоре отверг, придя к выводу, что «женевский мудрец» с его чепухой о всеобщем возврате к природе был всего лишь сентиментальным чудаком. Мабли, одержимый идеями обобществления всей собственности, произвел на него впечатление опасного анархиста. Но Вольтер доставил Роджеру ничем не омраченную радость. Великий циник четко и остроумно излагал то, что чувствовали все люди, обладавшие широким кругозором.

Дни стали длиннее, и Роджер снова начал охотиться с гончими и соколами вместе с Шену, причем они каким-то образом почти всегда оказывались поблизости от речушки, на берегу которой произошло его столкновение с Атенаис.

Зрелища водного потока оказалось достаточно, чтобы воскресить в Роджере воспоминания о девушке, причем думая о ней, он всегда оправдывал ее поведение и осуждал свое. Роджер доказывал себе, что она вела себя в соответствии со своим воспитанием, в то время как ему не следовало прибегать к столь низкому способу мести. Тот факт, что Атенаис воздержалась от обвинения его в весьма серьезном, по французским законам, преступлении, он приписывал ее великодушию и христианскому милосердию, а то, что она воздала добром за зло, исцелив его раны, делало девушку в его глазах прекрасной мученицей, обратившейся в ангела-хранителя. Роджер уверял себя, что это было знаком прощения, и более чем когда-либо сожалел, что Атенаис уехала в Париж прежде, чем ему представился шанс на коленях умолять ее о снисхождении. С каждой неделей усиливалось его желание снова увидеть девушку; он был готов вынести любое унижение, лишь бы вернуть ее благосклонность. Но Париж был далеко от Бешреля, и надежда добраться туда казалась столь же несбыточной, как путешествие на Луну.

В конце февраля Роджеру приснился сон о Джорджине. В первый год пребывания во Франции он часто думал о ней, иногда с внезапным приливом физического желания, пробуждаемого воспоминаниями об их объятиях в башне, а иногда со стыдом, оттого что по собственной глупости не оправдал ее надежд. С течением времени Роджер вспоминал о ней все реже, но всегда с нежностью и благодарной памятью о проведенных вместе часах, когда они еще были детьми. В первые месяцы Роджер медлил с письмом Джорджине, надеясь, что позднее ему удастся сообщить ей о своих более значительных успехах, но его положение улучшалось крайне медленно и без сколько-нибудь заметных триумфов, поэтому он так и не дождался подходящего момента, чтобы откровенно поведать Джорджине о бестолковом начале своего пути, последующем унылом существовании и по-прежнему неопределенных перспективах.

Тем не менее во сне Роджер необычайно ясно видел Джорджину, яркие краски ее зрелой, чувственной красоты и почти ощущал теплоту ее дыхания на своей щеке. Темные глаза Джорджины возбужденно блестели, когда она взяла его за руку и быстро повела за собой. Он понятия не имел, куда его ведут, но видел, что держит в другой руке толстый свиток пергамента. Потом Роджер очутился в полутемной комнате, стоя перед маркизом и слыша голос Джорджины, доносившийся откуда-то сзади. «Отдай это ему, Роджер! — говорила она. — Это путь к твоему успеху».

Затем картинка потускнела, и Роджер проснулся, но еще минуту у него оставалось сильное впечатление, будто Джорджина стоит рядом с ним в темноте.

Окончательно пробудившись, Роджер мог вспомнить каждый миг своего сна и внезапно осознал, что свиток пергамента содержал доказательства прав на поместье Сент-Илер.

Маркиз сказал, что, когда работа будет завершена, Роджер должен известить его об этом, где бы он ни находился. Роджер не сомневался, что маркиз имел в виду письменное сообщение, хотя и не говорил об этом прямо. Ему пришло в голову, что его не будут порицать, если он интерпретирует слова маркиза как распоряжение о личном докладе. А это означало поездку в Париж, где он увидит Атенаис.

Роджер уже перевел большую часть документов, но ему еще предстояло проанализировать их и подробно изложить все данные.

Со следующего утра Роджер полностью отказался от отдыха и развлечений, не тратя ни единого часа на охоту, фехтование, чтение энциклопедистов и мечты об Атенаис. Закрывшись в комнате на верхнем этаже, он трудился с неослабевавшей энергией час за часом, день за днем, с раннего утра до поздней ночи, покуда его зрение не затуманивалось от усталости. Роджер знал, что не сможет отправиться в Париж ни секундой раньше того момента, когда весь клубок будет распутан и его нити станут очевидными для всех. Каждая секунда, проведенная за работой, приближала его встречу с возлюбленной.