Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник)

Новая пауза, более продолжительная.

– Мы тут все квалифицированны. Давай дождемся, с чем вернется Эвери.

– И посмотрим, что скажут в министерстве.

Леклерк дождался, пока звуки кашля затихнут в дальнем конце коридора, и надел пальто. Он отправится на прогулку, подышит свежим воздухом, пообедает в клубе. Закажет лучшее блюдо. Он даже задумался, что ему подадут: в этом заведении с каждым годом кормили все хуже. После обеда ему предстояло вернуться к жене Тейлора. А потом на очереди министерство.

Вудфорд обедал с женой в «Горриндже».

– Наш юный Эвери отправился на первое задание, – сказал он. – Кларки[28] его послал. Думаю, он сумеет себя проявить.

– Или его тоже убьют, – сказала она с некрасивой кривой ухмылкой. Ей нельзя было пить – строгий запрет врачей. – Вот когда у вас будет повод устроить настоящий праздник. Боже, я так и представляю эту вечеринку на два с половиной человека гостей! Милости просим на Блэкфрайарз! У нас карнавал! – У нее задрожала нижняя губа. – И почему только в молодости люди так хороши? Мы ведь с тобой тоже когда-то были молоды, помнишь?… Боже мой, мы все еще молоды, и нам не терпится скорее повзрослеть! А что, разве я не права? Не можем же мы…

– Все хорошо, Бабз[29], – сказал он, опасаясь, что она в любой момент разрыдается.

6

Полет начинается

Эвери сидел в самолете, вспоминая тот день, когда Холдейн не явился на службу. Так совпало, что это было первое число месяца. Кажется, первое июля. И Холдейн не пришел в контору. Эвери не заметил бы этого, но по внутреннему телефону позвонил Вудфорд. Вероятно, Холдейн заболел, сказал Эвери. Или возникло неотложное личное дело. Но Вудфорда такое объяснение не устраивало. Он специально зашел в кабинет Леклерка и посмотрел список отпусков и отгулов. Холдейн в последнем не значился. А в отпуск уходил только в августе.

– Позвони ему домой, Джон, позвони домой, – подначивал он. – Поговори с женой. Узнай, что с ним такое.

Эвери был настолько поражен, что совершенно растерялся: эти двое проработали вместе двадцать лет. Даже он знал, что Холдейн не женат.

– Выясни, где он, – напирал Вудфорд. – Давай! Я тебе приказываю. Позвони ему домой.

И он подчинился. Можно было отказаться. Пусть Вудфорд звонит сам, если ему так надо, но у Эвери не хватило духа. Ответила сестра Холдейна. Брат лежит в постели, у него сильные боли в груди. Дать ей номер телефона департамента он наотрез отказался. Когда взгляд Эвери случайно упал на календарь, он сразу понял причину необычного волнения Вудфорда. Начало квартала. Холдейн мог перевестись на другую работу и покинуть департамент, не предупредив его, Вудфорда. Когда через пару дней Холдейн вернулся, Вудфорд вел себя с ним необычайно сердечно, пропуская мимо ушей саркастические замечания, – настолько он был рад, что Холдейн остался на своем месте. Что до Эвери, то он еще какое-то время не мог прийти в себя от испуга. Его вера пошатнулась, стоило ему приглядеться повнимательнее к тому, во что он верил.

Он стал замечать, что все его коллеги – только Холдейн не играл в эти игры – приписывали друг другу черты необыкновенных, чуть ли не легендарных личностей. Тот же Леклерк, к примеру, представляя Эвери кому-либо из министерского начальства, никогда не упускал случая сказать: «Эвери – наша восходящая звезда». Для более высокопоставленных чиновников это звучало примерно так: «Эвери заменяет мне память. Если возникнет любой вопрос, достаточно обратиться к нему». По тем же причинам они легко прощали друг другу грубейшие ошибки. Инстинкт самосохранения не позволял им допустить даже мысль о том, что в департаменте могли работать дураки. Он обнаружил, что контора служила своего рода убежищем от всех сложностей современной жизни, здесь все еще существовали прежние правила и границы поведения. Для своих сотрудников департамент приобрел черты почти религиозного святилища. Подобно монахам, они наделяли этот свой монастырь мистическими свойствами, которые существовали независимо от того, что в нем водились свои глупцы и грешники. Они могли относиться с оттенком циничного пренебрежения к деловым качествам друг друга, презирать внутреннюю иерархию и карьерные соображения, но пламя их веры в департамент хранилось словно в отдельной часовне, которую они называли патриотизмом.