Шпион, пришедший с холода

Лиз была совершенно счастлива в Лейпциге. Простота и даже аскетизм жизни здесь давали ей ощущение, что она тоже чем-то жертвует. Небольшой дом, куда ее поселили, казался темным и бедным, пища тоже была скудной, и лучшее из нее неизбежно доставалось детям. За едой они неизменно разговаривали о политике с фрау Эберт – секретарем партийной организации квартала Лейпциг-Хогенгрюн. Это была маленькая неприметная женщина, чей муж заведовал каменоломней где-то за городской чертой. Жизнь здесь в чем-то походила на существование в религиозной общине, мелькала порой мысль у Лиз, – как в монастыре, в кибуце или в чем-то подобном. Как ни странно, но на голодный желудок мир воспринимался лучше, чем был, вероятно, на самом деле. Лиз немного знала немецкий, на котором говорила ее тетушка, и сама поразилась, как быстро забытые слова вернулись к ней. Сначала она опробовала язык на детях, которые хихикали, но охотно помогали ей. Ребятишки отнеслись к ней немного странно с самого начала, словно она была какой-то особенной или обладала некими редкими способностями. Но на третий день один из них набрался храбрости и спросил, не привезла ли она «оттуда» шоколада. Ей стало стыдно, потому что ей и в голову это не пришло. После чего дети почти перестали обращать на нее внимание.

По вечерам наступало время «партийной работы». Они распространяли пропагандистскую литературу, навещали товарищей, задолжавших членские взносы или слишком часто пропускавших собрания, приняли участие в районной конференции на тему «Проблемы, связанные с централизованным распределением продуктов питания», где присутствовали все секретари партийных ячеек, посетили заседание рабочего совета машиностроительного завода, расположенного на одной из окраин.

Наконец на четвертый день – это был четверг – подошло время собрания ячейки того квартала, где она жила. Для Лиз оно обещало стать волнующим событием: она ожидала увидеть пример того, как однажды начнет работать ячейка ее родного Бэйсуотера. Да и тему для вечерней встречи избрали, на ее взгляд, крайне интересную: «Мирное сосуществование после двух великих войн». Ожидалось большое количество членов партии – для обеспечения явки сделали все возможное, убедились, что в это же время не проводится никаких других крупных мероприятий, а вечер был не тот, когда люди в массе своей устремляются по магазинам за покупками.

Пришло семь человек.

Ровно семь, не считая Лиз, секретаря ячейки и представителя райкома. Лиз старалась ничем этого не выдать, но была до крайности расстроена. Она с трудом заставляла себя сосредоточиться на выступлении докладчика, а когда ей это удавалось, он прибегал к столь сложным немецким речевым конструкциям, что уяснить их смысл оказывалось почти невозможно. Это напоминало собрания в Бэйсуотере, походило на вечерние молебны в церкви, которые она посещала в детстве, – та же небольшая группа выполняющих нудную обязанность, немного растерянных людей, но при этом искусственно внушаемое себе ощущение, как важно, чтобы именно такие вот простые люди свершили свою миссию ради общего великого блага. Хотя порой у нее возникало желание – скверное желание, но от него некуда было деться, – чтобы не пришел вообще никто. Потому что тогда абсурд и унижение достигли бы своих абсолютных пределов, и люди бы поняли, что настала пора все коренным образом менять.

Но семь человек… Это было ничто. Хуже, чем ничто, потому что демонстрировало всю инертность и равнодушие народных масс, отчего становилось тоскливо на душе.