Шпион, пришедший с холода

– Говорю же вам, – настойчиво повторила президент, – что в ваших же интересах ничего не знать. Так будет лучше для вас. Намного лучше. Вы должны сказать правду и уехать. Это самое разумное, что вы можете сделать.

Лиз, должно быть, подала какой-то знак или пробормотала нечто, оставшееся неразборчивым, потому что президент склонилась ближе и произнесла еще жестче:

– Послушайте, девочка, вы хотите вернуться домой? Делайте то, о чем я вас прошу, и вернетесь. Но если вы… – Она осеклась, указала рукой на Кардена и добавила: – Этот товарищ хочет задать вам несколько вопросов. Немного. Отвечайте правдиво. И потом можете уезжать.

Карден снова поднялся со стула и улыбнулся своей доброй улыбкой церковного старосты.

– Элизабет, – начал он допрос, – Алек Лимас был вашим любовником, верно?

Она кивнула.

– Вы познакомились в библиотеке в Бэйсуотере, где вы работаете?

– Да.

– А прежде вы с ним никогда не встречались?

Она помотала головой.

– Нет, мы впервые увиделись с ним в библиотеке.

– У вас было много любовников, Элизабет?

Ее ответ утонул в крике, которого снова не смог сдержать Лимас:

– Вы свинья, Карден!

Но теперь Лиз сама повернулась к нему и сказала, чтобы все слышали:

– Не надо, Алек. Иначе они уведут тебя отсюда.

– Да, – сухо подтвердила президент, – так мы и поступим.

– Скажите мне, – вкрадчиво продолжил Карден, – Алек был коммунистом?

– Нет.

– Он знал, что вы коммунистка?

– Да. Я сказала ему об этом.

– И как он отреагировал на ваше признание, Элизабет?

Она не знала, солгать ли ей. Она ненавидела ложь. Но вопрос был задан так неожиданно, что у нее не оставалось возможности обдумать его. Все это время они слушали, наблюдали, ждали от нее слова или жеста, который, вероятно, мог нанести Алеку непоправимый вред. Но она не в состоянии была заставить себя солгать, не зная, во имя чего это делает. Если же она начнет уклоняться от ответов, Алек может погибнуть – а в том, что ему грозит опасность, она уже не сомневалась.

– Так как же он отреагировал? Что он вам сказал? – повторил вопрос Карден.

– Просто рассмеялся. Он был выше всего этого.

– И вы поверили, что он действительно выше этого?

– Конечно.

Молодой человек, сидевший за столом, во второй раз счел нужным вмешаться в разговор. Глаза его оставались полузакрытыми.

– Неужели вы считаете это нормальной жизненной позицией для мыслящего человеческого существа? Заявление, что человек выше закономерностей исторического развития и законов диалектики?

– Не знаю. Я ему поверила, вот и все.

– Не будем углубляться в теорию, – сказал Карден. – Скажите лучше, он был тогда счастливым человеком, который постоянно смеялся и радовался жизни?

– Нет. Смеялся он редко.

– Однако его развеселило известие, что вы – член партии. Вы догадались почему?

– Мне кажется, он презирал компартию.

– А вы не подумали, что он мог ее даже ненавидеть? – спросил Карден как бы вскользь.

– Я не знаю, – ответила Лиз совсем уж жалким тоном.

– Вы считали его человеком, способным на сильные чувства, будь то любовь или ненависть?

– Нет… Нет. Он таким не был.

– Но он напал на торговца. Почему он так поступил?

Внезапно Лиз осознала, что Карден больше не вызывает у нее доверия. Ей перестали нравиться его мягкий голос и добродушное лицо.

– Я не знаю.

– Но вы же размышляли об этом?

– Да.

– И к какому выводу пришли?

– Ни к какому, – ответила Лиз простодушно.

Карден бросил на нее задумчивый взгляд, в котором читалось что-то вроде разочарования, словно она была актрисой, забывшей текст роли.

– Вы знали заранее, что Лимас изобьет лавочника? – Это был вопрос, который напрашивался сам собой.

– Нет, – ответила Лиз, быть может, излишне поспешно, и в последовавшей затем паузе улыбка на лице Кардена сменилась выражением острого любопытства.

– До этого часа, до сегодняшнего дня, – спросил он потом, – когда вы в последний раз виделись с Лимасом?

– Я не встречалась с ним после того, как он угодил в тюрьму, – ответила Лиз.

– И все-таки, когда состоялась ваша последняя встреча? – голос Кардена оставался добрым, но в интонации прибавилось настойчивости.

Лиз не нравилось стоять спиной к аудитории, ей бы хотелось иметь возможность повернуться и видеть Лимаса. Пусть только его лицо – в нем она прочитала бы подсказку, какой-то знак, который бы помог ей отвечать. Ей стало страшно за себя: все эти вопросы проистекали из обвинений и подозрений, о которых она ничего не знала. Они знали, что она хотела помочь Алеку, видели, как ей страшно, но ей никто не спешил помочь. Почему никто не желал помогать ей?

– Элизабет, так когда же вы в последний раз виделись с Лимасом до сегодняшнего дня? – О, этот голос! Она уже научилась ненавидеть его, этот шелковистый баритон.

– Вечером накануне происшествия, – ответила она, – накануне того дня, когда он подрался с мистером Фордом.

– Подрался? Но никакой драки не было, Элизабет. Бакалейщик ни разу не нанес ответного удара. Ему не представилось ни малейшей возможности сопротивляться. Это выглядело очень неспортивно! – Карден засмеялся, и это прозвучало тем более зловеще, что больше не рассмеялся никто.

– Скажите, где вы встречались с Лимасом в тот последний вечер?