Человек, который должен был ко мне подойти, возможно, заболел, попал под машину, неожиданно запил или просто не захотел тратить время на ненужную встречу. В конце концов, он мог незаметно наблюдать за мной, и я ему не понравился. Это доктору Хэссопу повезло: в Атланте прямо на улице к нему подошел человек — тощий, испитой, в глубоко натянутом на лоб берете. Он точно не благоденствовал, но и нищим его нельзя было назвать. Глянув по сторонам, он шепнул: “Хотите купить чудо?” Доктор Хэссоп всю жизнь гонялся за чудесами. Он неторопливо вынул из кармашка сигару, похлопал себя по карманам в поисках зажигалки и с достоинством заметил: “Если чудо настоящее”. На что незнакомец, опять глянув по сторонам (явно чего‑то опасался), ответил: “Чудо не может быть ненастоящим”, — и поддернул длинный рукав потрепанного сырого плаща. Пальцы у него оказались длинными, нервными, а безымянный украшен перстнем, по виду медным (не из платины же). В гнезде для камня (сам камень отсутствовал) светилась яркая крохотная точка. Доктор Хэссоп утверждал: чрезвычайно яркая. “Прикуривайте”. Доктор Хэссоп неторопливо прижал кончик сигары к перстню, раскурил сигару и с удовольствием выдохнул дым. После этого он спросил, сколько может стоить столь необычная зажигалка? Оглянувшись, незнакомец шепнул цену, которая в тот момент показалась доктору несколько завышенной. “Надо бы сбавить”, — хладнокровно заметил он, и услышал в ответ: “Милорд, я никогда не торгуюсь”. Незнакомец нервничал — в нескольких шагах от них прогуливался полицейский. Вероятно, присутствие копа и спугнуло торговца чудом. Он нырнул в толпу, и доктор Хэссоп потерял его из виду.
“Но сигару я раскурил! Это невероятно, но сигару я раскурил!”
Мы сидели в разборном кабинете шефа, и доктор Хэссоп смотрел на меня и шефа с большим удовлетворением.
Ну, раскурил. Почему нет? Меня всегда удивляла энергия, с какой шеф и доктор Хэссоп гонялись за неведомыми изобретениями и искали встреч с людьми, занимающимися делами, казавшимися мне бредовыми. Впрочем, в данном случае имелось в виду нечто конкретное — странная зажигалка, упрятанная в гнезде медного (не платинового же) перстня. Не бог весть что, но заманчиво.
Я не знал, связана ли моя поездка в Спрингз-6 с человеком, предлагавшим доктору Хэссопу купить “чудо”, но именно здесь, в штате красных лесов, в краю шалфея и солнечного заката, в краю истинных биверов, ко мне должен был кто‑то подойти. Ни шеф, ни доктор Хэссоп не знали, кто это будет. “Ты просто должен быть терпеливым, Эл. Мы добивались этой встречи почти восемь лет”. Вот и все детали. Подразумевалось, что я не буду ни о чем спрашивать.
Я взглянул на часы.
Минут через десять прибудет поезд.
Из широко растворившихся дверей вокзала вывалила на холодный перрон вся компания малайцев. Их оказалось больше, чем я думал, — десять, а может, двенадцать человек. Они были похожи, как родные братья, и тащили какие‑то тяжелые саквояжи. Они прямо сгибались под этими саквояжами. Что в них? Может, сырые шкуры бобров? — ухмыльнулся я. Что им не сиделось в Диксоне или в Малакке? Они обтекали меня с двух сторон — низкорослые, крепкие, живые, смуглые, говорливые. Я отступил, чтобы не мешать им, и тяжелый саквояж с силой ударил меня по колену.
— Полегче, братец!
Судя по звуку, в саквояже находилось железо.
Хозяин тяжелого саквояжа — ростом мне по плечо — что‑то быстро произнес. Голос его прозвучал сердито, чуть ли не угрожающе. Но больше всего мне не понравились его глаза — глубокие, черные, яростно посверкивающие. Правда, его тут же окликнули: “Пауль!”, — и он двинулся дальше.
Издали, из‑за деревьев, уже прорывался, отсвечивая на рельсах, луч прожектора.
Черт побери, ко мне никто не подошел. Это раздражало меня больше, чем какой‑то недоносок–малаец. Я помог подняться в вагон фермеру с огромной плетеной корзиной и какому‑то старику. Перрон моментально опустел. С подножки я видел, как медленно уплывает перронный фонарь.
Да, в Спрингз-6 ничего не случилось.
Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе доктора Хэссопа.
***
Я вошел в третий от головы поезда вагон.
Всего их, кажется, было семь. Я еще удивился: для кого, собственно, пускают ночью семь вагонов? Малайцы вряд ли пользуются этой линией часто, а фермеры с корзинами могли бы ехать и утром. Впрочем, ночные поезда дешевле. А скорость и громыхание колес на стыках скрашивают одиночество?
Удивил меня подвыпивший франт в распахнутом плаще, из‑под которого проглядывал темный костюм прекрасной тонкой шерсти. В руках у него была зажата тяжелая трость. Франт сложил на ней руки и высокомерно, даже презрительно поглядывал на бобров с корзинами, потом голова его опустилась, он подался к стене и уснул.
Я вышел в тамбур.
Сигарета гасла. Я злился.