Шпион, выйди вон

– Все хорошо, – ответил Гиллем, у которого ее не было.

– Ну и правильно, – сказал Брайант.

Гиллем проводил взглядом его напомаженную голову, уплывающую вниз. Он вспомнил, как Мэри называла его «ванильно-клубничное мороженое»: розовое лицо, белые волосы и весь такой мягко-слащавый.

В лифте он рассмотрел как следует свой пропуск. «Разрешение на вход в ЛУ» – гласила крупная надпись. Мельче: "Цель визита: Финансовый отдел.

Документ подлежит возврату при выходе". И незаполненная графа: «Подпись принимающего лица».

– Рад встрече, Питер. Привет. Вы, по-моему, немного опоздали, но ничего страшного.

Лодер в белом воротничке ждал его возле барьера, тайком приподнявшись на цыпочки, чтобы при росте в полтора метра выглядеть хоть чуть-чуть солиднее. Во времена Хозяина этот этаж напоминал оживленную улицу в час пик.

Сейчас вход был перекрыт барьером и вахтер с крысиным лицом тщательно проверил пропуск Гиллема.

– Боже мой, и давно вы обзавелись этим монстром? – спросил Питер, остановившись у сверкающей новой кофеварки. Две девушки, наполнявшие стаканчики, обернулись и сказали: «Привет, Лодер», уставившись на Гиллема.

Высокая напомнила ему Камиллу: те же едва тлеющие глаза, будто живой укор мужской неполноценности.

– О, вы не представляете, сколько человеко-часов это сберегает, – тут же воскликнул Лодер. – Поразительно. Просто поразительно. – И, охваченный энтузиазмом, чуть не сбил с ног Билла Хейдона.

Он как раз выходил из своего кабинета – шестиугольной башенки с окнами на Нью-Комптон-стрит и Чаринг-Кросс-роуд. Он направлялся в ту же сторону, что и они, но двигался со скоростью меньше километра в час, что в помещении было для Билла предельно быстро. На улице – другое дело, Гиллем не раз это замечал: и на учебных сборах в Саррате, и один раз во время ночного десанта в Греции. На улице Хейдон становился подвижным и энергичным; его выразительное лицо, которое в этом казенном коридоре выглядело сумрачным и задумчивым, на свежем воздухе будто носило отпечаток всех тех заморских краев, где ему приходилось работать. А им не было числа: к непреходящему изумлению Гиллема, он не знал такой оперативной точки, где бы не ступала нога Хейдона. Раз за разом, выполняя собственную работу, он с ужасом натыкался на свидетельства необычных достижений Билла. Год или два назад, все так же работая в морской разведке, Гиллем, одной из задач которого было организовать группу береговых наблюдателей для китайских портов Вэнчжоу и Амой, к своему удивлению, обнаружил, что, как ни странно, в тех же самых городах До сих пор живут агенты, завербованные Биллом Хейдоном еще во время войны, в ходе одной, теперь уже забытой, операции; к тому же у них в тайниках остались радиопередатчики и все необходимое снаряжение, и с ними вполне можно было возобновить контакт. В другой раз, копаясь в документах участников «силовых операций» Цирка времен войны и испытывая скорее ностальгию по прошлому, чем профессиональный оптимизм в отношении будущего, Питер дважды наткнулся на оперативный псевдоним Хейдона в двух разных протоколах: в сорок первом он выводил французские одномачтовые рыбацкие лодки из устья Хелфорда; в том же году, работая в паре с Джимом Придо, он налаживал курьерскую связь через всю Южную Европу от Балкан до Мадрида. В глазах Гиллема Хейдон принадлежал к тому неповторимому, увядающему поколению Цирка, что и его родители, и Джордж Смайли – исключительному, даже аристократическому, как в случае с Хейдоном, – которое неторопливо смогло прожить с десяток разных жизней по сравнению с его суматошной одной, и до сих пор, тридцать лет спустя, эти люди, несмотря ни на что, сумели сохранить в Цирке эту исчезающую атмосферу авантюрности.

Увидев их обоих, Хейдон застыл на месте. Прошел месяц с тех пор, как Гиллем последний раз разговаривал с ним; Билл, вероятно, куда-то уезжал по своим делам. Сейчас, напротив света, падающего из его открытого кабинета, он выглядел неестественно черным и высоким. Он что-то держал в руках. Гиллем не мог разглядеть, что именно: то ли журнал, то ли папку, то ли доклад.

Кабинет, рассеченный надвое его силуэтом, походил на комнатушку в студенческой общаге, захламленную и уединенную, как келья. Доклады, копии счетов, досье кипами лежали повсюду; на стене – обтянутая сукном доска, сплошь утыканная открытками и газетными вырезками; рядом с ней – криво приколоченная одна из ранних картин Билла без рамки: что-то круглое и абстрактное на фоне тяжелых блеклых цветовых сочетаний некой пустыни.

– Привет, Билл, – сказал Гиллем.

Оставив дверь открытой – в нарушение распоряжений администрации, – Хейдон прошел вперед, так и не проронив ни слова. Он был одет, по своему обыкновению, пестро. Кожаные заплатки, пришитые на пиджаке, имели не квадратную, а ромбовидную форму, что делало его сзади похожим на Арлекина.