Шпионаж под сакурой

На не успевшего распрямиться Гудериана сзади Накадзо обрушил ему на спину приклад винтовки. Невероятным движением парень успел извернуться, отбил приклад в сторону и нанёс столь же быстрый выпад в живот Накадзо. Антрепренёр был крепким, хоть и пожилым человеком и не бросал тренировок даже в своём возрасте. Удар отбросил его на полшага назад, что не помешало ему вновь атаковать врага. Без размаха врезал Гудериану в лицо прикладом. Одновременно сзади юношу атаковала Готон. Он снова каким-то невероятным движением уклонился от обеих атак, размазавшись в неясный силуэт.

— Похоже, Гудериану понадобится помощь, — заметил Каспар фон Нейман.

— Он отлично справится и в одиночку, — отмахнулся Исаак, раздражённый заминкой и тем, что был вынужден торчать на лестничном пролёте, да ещё и голову пригибать, потому что над ней то и дело свистели пули. — Мельхиор, хватит уже миндальничать. Пусть марионетки применяют гранаты. Шума мы уже наделали достаточно, да и Дитрих прикроет нас своей музыкой. Ему пора уже дать новый аккорд.

Мельхиор в ответ только плечами пожал. А на театр, как будто прислушавшись к словам Исаака, музыка обрушилась с новой силой.

Это был, в каком-то смысле, идеальный оркестр. Музыканты слушались каждого движения дирижёрской палочки, их движения были идеальными, отточенными до абсолюта. Ровно в нужную секунду вступали духовые и ударные, смычковые и щипковые. Вот только играл этот оркестр нечто совершенно несусветное, что даже словом какофония описать было нельзя. Это был хаос от музыки, от которого дрожали стены стёкла в оконных рамах и, казалось, самый воздух вибрировал.

Дитрих явно наслаждался своей работой. Подчинить себе полсотни человек, полностью подавив их волю в единый миг, заставить их играть для него лучшую музыку, что когда-либо существовала — музыку хаоса — это ли не вызов его способностям. Лоэнгрин, подобно легендарному предку, от которого он вёл свой род, принял его и с честью выдержал.

Его музыка взломала изнутри защиту театра. Но сейчас пора было усилить напор, заставив всех врагов, окопавшихся за его стенами, пригнуть головы. Дитрих взмахнул дирижёрской палочкой — повинуясь его движению, музыканты взяли какие-то совершенно безумные ноты, наполнив воздух совершенным хаосом. От оркестровой ямы во все стороны разошлись видимые краем глаза круги, вроде как от камня по водной поверхности. От чудовищной музыки, творимой, иначе не скажешь, оркестром почти такие же волны пошли по стенам, со звоном, влившимся в общий хаос, вылетели окна, осыпавшись на пол градом осколков. Дитрих снова экспрессивно взмахнул обеими руками, дирижёрская палочка выписывала невероятные движения. Оркестр взял новые высоты хаотической музыки. Пол под ногами затрясся, заходил ходуном, как будто зал встал на колёса и покатил по железной дороге.

Лоэнгрин упивался своим превосходством, силой таланта, позволяющего управлять полусотней людей, заставляя их играть столь кошмарную, разрушительную музыку хаоса. Ещё немного и люди под его управлением не выдержат, и без того у некоторых на пальцах выступила кровь, у других из носа или уголка рта потянулись багровые струйки. Но на лицах у них красовались блаженные улыбки идиотов, а кровь на подбородке мешалась со слюной.

Беречь оркестр Дитрих не собирался, но и гробить людей раньше времени тоже было нельзя. Без музыки хаоса справиться в театре Исааку будет сложно. А возможно без неё фон Нейман и вовсе не справиться с возложенной на него миссией, а это могло означать для всей группы только одно — смерть. Поэтому Дитрих поддерживал силу музыки на прежнем уровне. Палочка летала в его руке, оставляя в воздухе багровый след, кисть левой не отставала от неё. Дитрих торопил начавших отставать барабанщиков и литаврщиков, заставлял скрипки брать всё более высокие ноты, давал отдохнуть духовым, начинающим уже кашлять кровью.

Юноша настолько погрузился в дирижёрскую работу, что даже не сразу понял, что эти означают три толчка — два в грудь и один в лицо. И только когда в его симфонию хаоса ворвались три совершенно дисгармонирующих с нею три хлопка, а после его догнала боль, Дитрих понял, что в него стреляли.

Он оторвал взгляд от оркестра, которым руководил, и увидел стоящего у самой ямы молодого человека с пистолетом в руках. Парень вряд ли был старше тех лет, на которые выглядел Дитрих, что отчего-то удивило Лоэнгрина. Но очень быстро другая мысль вытеснила из сознания юноши удивление. Он осознал, что умирает. Окончательно и бесповоротно. Совсем не так, как в Мюнхене или Марамуреше, когда также было чудовищно больно, но осознание того, что он воскреснет, как-то скрашивало жуткие ощущения. Но на этот раз всё было иначе.