Шпионка. Почему я отказалась убить Фиделя Кастро, связалась с мафией и скрывалась от ЦРУ

Комплекс административных зданий и бараков в Дрангштедте находился посреди густого соснового леса и был окружен заграждением из колючей проволоки. Там был бассейн, на дне которого виднелась огромная свастика. Место казалось мне уединенным, темным, пронизанным леденящим холодом. Постоянно слышны были выстрелы и лай собак. Дети от смешанных браков немцев с иностранцами, такие же, как я, спали в общей спальне. Я же находилась отдельно, одна, в комнате № 29. Кроватка была с прутьями, а на окнах стояли решетки. Я была сама себе злейшим врагом: сбитая с толку, тоскующая по маме и родному дому, я не переставая плакала. За это медсестры меня били и кричали:

– Немецкие дети не плачут!

Потом следовали инъекции. Просто ужасные: самой толстой иглой, принудительное питание, касторка, побои. Но самыми мучительными были ледяные ванны. Меня сажали в ванну с холодной водой и заставляли держать руки под краном, из которого все лилась и лилась студеная вода. Мне казалось, я умираю, потому что постепенно я переставала чувствовать свое тело, переставала вообще что-то чувствовать. До сих пор эти ванны снятся мне в кошмарах.

Так и протекала моя жизнь: в слезах, тоске, боли и страданиях, пока однажды нас всех оттуда не забрали. Вместе с другими детьми меня усадили в кузов грузовика. Я помню только серое колючее одеяло, слишком тонкое, чтобы защитить от холода, и как мы все прижимались друг к другу в попытке согреться.

Ад на земле

Я была настолько больна, что не поняла, как в итоге оказалась в лагере Берген-Бельзен. Помню ужасный запах, казалось, вокруг одни мертвые, никто не улыбался, не разговаривал. Я могла только плакать. Рыдала так долго, что слезы перестали приносить облегчение, рыдала, пока совсем не осталось слез: тело смирилось с бессмысленностью того, что нам приходилось выносить. В бараках вместе со мной находились и маленькие дети, и подростки. Позже я узнала, что в этих же бараках умерла Анна Франк. Мы ужасно мерзли, как в том грузовике, что привез меня сюда, и жались друг к другу, не разбирая, кто жив, а кто уже почти мертв. Ели черный хлеб, иногда похлебку с горохом или какими-нибудь овощами. Счастливым был день, когда давали картошку. Это все, что нам перепадало.

Я еще об этом не знала, но, оказывается, моя мать тоже находилась в том же лагере, только в другой зоне. Она всегда очень неохотно рассказывала о событиях войны, однако из ее записей, которые я находила потом многие годы, и из разговоров с ней я узнала, что Йозеф Крамер, комендант лагеря, прозванный узниками «Бельзенским зверем» (он же работал в Освенциме), придумал изощренную систему психологических пыток. А вот физические мучения применялись преимущественно к одной женщине, которую он называл «американской свиньей».

«Особую радость надзирательницам доставляло издевательство надо мной, – написала мама в одной из своих заметок, которые я сохранила вместе с ее стихами и воспоминаниями. – Одна из них, Эльфрида Швестер, ненавидела всех американцев, а меня в особенности […]. Каждое утро, в четыре часа, она срывала с меня простыню и выливала бадью холодной воды на мое охваченное лихорадкой тело. Потом поднимала меня за волосы, хлестала по лицу и щипала за соски, пока я не теряла сознание».

Я была сама себе злейшим врагом: сбитая с толку, тоскующая по маме и родному дому, я не переставая плакала. За это медсестры меня били и кричали:

– Немецкие дети не плачут!