Шпионка. Почему я отказалась убить Фиделя Кастро, связалась с мафией и скрывалась от ЦРУ

Родители Тахере были верующими и придерживались традиционных взглядов, но происходили из либеральной деревни, где мужчины и женщины сидели вместе на свадьбах, чадры были белыми и никто не возмущался, если хиджаб случайно соскользнет с головы. Садек считал революцию большой ошибкой и до сих пор сожалел о свержении шаха. Он верил, что ношение хиджаба должно быть добровольным, делом выбора, а отношения человека с Богом – личным делом каждого. Он не употреблял алкоголь, но и не был его суровым противником. И не считал, что современность противоречит исламу. По мнению Садека, юноша и девушка должны были хранить девственность до брака, однако никто не имел права вмешиваться в отношения двух людей. Вскоре он понял, что его взглядам не место в Мейдан-э Хорасан, поэтому и не высказывал их вслух, а делился только с женой и дочерью.

Узнав о встречах дочери с Хассаном, он поверил Тахере, когда она сказала, что ее невинность не пострадала. Но ее репутация была уничтожена, и это стало для Садека тяжелым ударом.

Вернувшись домой и застав Тахере, мать Хассана пришла в такую ярость, что вызвала полицию, заявив, что у нее в доме проститутка. Тахере забрали в участок и вызвали ее отца. Садек сказал полицейским, что дочь непорочна, и умолял освободить ее. Те же насмехались над его деревенским акцентом и говорили с ним свысока, как с простым крестьянином.

– Твоя дочь ведет себя как шлюха, а ты ее защищаешь? Где твоя честь? Неужели в деревнях так принято? В твоей деревне ее бы давно камнями закидали!

Они смеялись, не подозревая о том, что жизнь в деревне Садека на севере не сильно изменилась со времен революции, что там действовали порядки более либеральные, чем в Тегеране, где за исполнением законов следила полиция. Что до Хассана, ему досталось несколько одобрительных хлопков по спине от приятелей. Правду знал лишь его лучший друг: что они с Тахере полюбили друг друга и в свободное время ходили по музеям и слушали «Пинк Флойд». Большее, на что у них хватило смелости, – поцеловаться.

Тахере не видела Сумайю, притаившуюся на углу в ожидании, когда ее соседи уедут. Впрочем, заметив ее, она бы не удивилась: после случившегося с ней никто не разговаривал.

В квартире витал аромат шафрана и сливочного риса; на плите кипели кастрюли с жирным рагу. Мать Сумайи Фатеме уже два дня не выходила с кухни. В ее мягких полных руках любой продукт становился изысканным блюдом. Фатеме наказывала Сумайе: если мужа вкусно кормить, он никогда не уйдет пробовать запретный плод. Сама Фатеме научилась готовить еще в детстве. Она славилась своим кулинарным мастерством, и на праздники дом всегда ломился от гостей. Она помешивала, жарила, мыла, а Сумайя расставляла на столе тарелки с фруктами, огурцами, фисташками и грецкими орехами. Стерла пыль с темно-красных искусственных цветов, расставленных по всей комнате. Даже с закрытыми окнами пыль – мелкая серая пудра – проникала в квартиры и дома по всему городу, тонким слоем оседая на мебели.

Мохаммад-Реза сидел за кухонным столом и играл в «Персидский квест» на компьютере. Хаджи-ага смотрел телевизор. Мулла в тюрбане, грозя указательным пальцем, делал то, что у мулл выходит лучше всего: читал нотации. В Иране муллы не только эксперты по исламскому богословию, они мастера находить моральное разложение там, где его нет. Сегодня предметом осуждения стал 3G-интернет. «Общественная мораль под угрозой! Это подорвет семейные устои!» – причитал мулла, возмущенный идеей видеозвонков. Уже четверо великих аятолл издали фетву, осуждающую нововведение. Интернет-оператор их проигнорировал.

В Иране муллы не только эксперты по исламскому богословию, они мастера находить моральное разложение там, где его нет.