Шпионский пасьянс

Этими «шуточками» всегда грешили «топтуны» из ФБР, самые капризные филеры из всех закордонных спецслужб. За примерами далеко ходить не надо.

Допустим, известно, что в два – три часа дня у них должна состояться пересменка. И надо дать им это спокойно сделать, ибо уже за час до передачи «эстафеты» другим бригадам наружного наблюдения они пребывают в расслабленном состоянии, когда нет сил и желания за кем-то гнаться да и вообще напрягаться. Упаси бог пропасть в этот момент! В лучшем случае поутру наш разведчик обнаружит разбитые фары у своей машины, в худшем – скрутят крепёжный болтик на одном из передних колёс, и на скорости в 70–80 км/час ты улетишь в тартарары…

…Только отдельные представители элиты советской разведки за границей предпочитают употреблять виски и прочее иностранное пойло. Да и то чаще всего потому, что «косят» под своих западных коллег.

Рядовой разведчик регулярно пьёт за границей виски только ввиду безысходности: спиртные напитки он покупает по дипвыписке, что дешевле, чем в местных магазинах, а водку заказывает по дипкарточке реже и в меньших количествах, чем джин или виски. Приобретённая же в в посольской лавке водочка обычно бережно хранится у него дома, дожидаясь визитёров из числа иностранцев или наступления Рождества, когда принято одаривать, а скорее о п а и в а т ь нужных и полезных знакомых…

…Ни одна разведка в мире, по вполне понятным причинам, никогда не одобряла разводов своих сотрудников. И раньше, и сегодня все без исключения чекисты выезжают за границу, только будучи женатыми, хотя жена может и не сопровождать разведчика в краткосрочной командировке. Если планируемое пребывание разведчика за границей превышает шесть месяцев, то присутствие рядом его супруги обязательно. Впрочем, нет правил без исключений, особенно когда речь идёт о стажёрах…

Глава вторая «Человек-авария» в резидентуре

Вена. 31 декабря 1952 года. Новогодний приём в советском посольстве.

Передвигаясь по залу между степенными дипломатами и торопливо снующими официантами, стараясь не попасть на глаза резиденту, Петр с ненавистью рассматривал возвышавшиеся на столе горы салатов из крабов, красной и черной икры, ломтей осетрины, лососины и других разносолов.

Седые макушки «Московской» терялись в гуще черносургучных головок «Киндзмараули», «Хванчкары» и «Мукузани» – в послевоенные годы считалось хорошим тоном подавать вина, на которых, по замыслу устроителей приёмов, был настоян победоносный дар Генералиссимуса.

Изобилием экзотической снеди и грузинских вин советские дипломаты под флагом традиционного русского хлебосольства должны были упоить и укормить коллег из приоритетных государств.

Это был второй дипломатический приём в заграничной жизни сотрудника Главного разведывательного управления Генштаба Вооружённых Сил СССР подполковника Петра Семёновича Попова, прибывшего в венскую резидентуру ГРУ на стажировку. Первый состоялся в ноябре 1952 года по случаю 35‑ой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Тогда у Попова впервые возникло острое чувство мести в адрес своих преуспевающих коллег.

Сегодня вечером он наконец осмыслил глубину пропасти, пролегавшей между ним, экс-фронтовиком, и этими лощёнными крысами, отъевшимися в тыловых норах, укрывшись за спинами своих влиятельных папиков…

* * *

С раннего детства Пётр был маниакально озлоблен на окружающий его мир и, как всякий хронический неудачник, патологически завистлив.

Новичок в разведке, Попов попал в ГРУ благодаря высокой протекции генерал-полковника Ивана Серова, у которого во время войны состоял порученцем и по совместительству собутыльником.

Он не обладал ни чутьём, ни воображением, необходимыми оперативному сотруднику. Единственным и последним его достоинством было то, что он уцелел под бомбами и снарядами на фронтах Великой Отечественной.

Неравенство Попова с остальными офицерами резидентуры усиливалось его слабой профессиональной подготовкой, поверхностным знанием немецкого языка, особенностей национальной культуры и психологии граждан страны пребывания, усугублялось отсутствием у него гибкости ума, чувства юмора, завышенной оценкой собственной личности, упрямством, граничащим с твердолобостью.

Речь Попова была косноязычна и безграмотна, манеры жуткие – мог влезть в любой разговор, перебивая беседующих и только что не расталкивая их руками. По телефону обычно орал. Орать вообще любил, ссылаясь на то, что это – «фронтовая привычка». Мгновенно тишал и полностью менялся в присутствии любого начальства.

В каждой критической реплике в свой адрес Попов подозревал намёк на своё крестьянское происхождение, маленький рост и невзрачную внешность, недостаток светского лоска, привычного в кругу его сослуживцев.

Неуютно чувствовал себя на людях, будь то оперативные совещания, партийные собрания, а тем более дипломатические рауты.