Шпионский Токио

…Оставшиеся здесь на каникулы двое русских учеников, Василий Ощепков и Трофим Попелев, сделали путешествие на «Фудзисан» и, вернувшись сегодня, преинтересно рассказывали о всем, что видели и испытали, иллюстрируя рассказ принесенными — картой, картинками, камешками лавы и прочее.

Из дневников св. Николая Японского, 7/20 августа 1909. Пятница

Ощепков

Запись, вынесенная в эпиграф этой главы — то немногое, что нам известно о путешествиях Василия Ощепкова и других русских семинаристов, ставших разведчиками, по Японии. Есть еще рассказы его приемной дочери, вспоминавшей о том, как Василий добирался с Сахалина до Токио, приведенные в первой главе, упоминания о жизни семинаристов на летней даче в Тоносава неподалеку от подножия Фудзи, да вот, пожалуй, и всё. Но есть и еще одна «внетокийская» история, связанная с работой Ощепкова в Японии. 24 ноября 1924 года он с женой Марией прибыл в город Кобэ.

История этого замечательного, красивого и уютного города рассказана во многих книгах, и она того вполне достойна. Кобэ стал четвертым по счету портом Японии после Нагасаки, Иокогамы (Канагавы) и Хакодатэ, открытым специально для торговли с иностранцами. С Иокогамой его особенно роднит еще тот факт, что до принятия исторического решения этих городов попросту не существовало, — на их месте находились маленькие рыбацкие деревушки. Лишь в 1868 году началась плановая застройка новых портов. Их близость к крупнейшим мегаполисам страны (Иокогамы — к Токио, а Кобэ — к Осаке) и изначальная ориентация на западные диаспоры сделала оба города уникальными и в архитектурном отношении. При сохранении вокруг центра местной застройки, сердца новых портов выглядели совершенно европейскими кварталами, подавляющее большинство жителей которых составляли европейцы и американцы. В то же время в экономическом плане Иокогама и Токио не были друг другу конкурентами: первый порт специализировался на экспорте, второй — на импорте.

Оба пользовались правом экстерриториальности для иностранцев: Кобэ с 1868 по 1890 год управлялся муниципальным советом консулов, что вызвало сюда дополнительный приток гостей из-за рубежей Японии. Правда, по сравнению с местным населением их численность никогда не была высока. В 1918 году в городе проживало 2462 европейца и американца (в том числе 62 русских), и еще примерно столько же китайцев (Чайна-таун здесь тоже есть, как и в Иокогаме, хотя и совсем небольшой). Для довольно закрытой страны это был уникальный показатель. Русские здесь появились чуть позже остальных европейцев, но сразу полюбили этот город с домами в европейском стиле, живописной бухтой, окруженной высокими горами, и удобным сообщением с Иокогамой и Осакой.

Революция не дала Кобэ высокого прироста беженцев — люди приезжали сюда только для того, чтобы отправиться дальше — в Америку или Австралию, и лишь землетрясение 1923 года изменило ситуацию. Если до этого трагического события в Кобэ оседали в основном случайно попавшие на Дальний Восток, «на берег выброшенные грозою», сибирские крестьяне, ремесленники, мелкие чиновники, солдаты и офицеры колчаковской армии, то теперь резко увеличилась интенсивность их попыток уехать отсюда, не дожидаясь новых катаклизмов. К «местным» добавились многочисленные беженцы из Токио, где жила основная часть русской колонии в Японии, насчитывавшей к тому времени около 5–6 тысяч человек. Кто-то задерживался в Кобэ ненадолго, кто-то находил в жизни здесь новые перспективы. Известный русский поэт Давид Бурлюк, которого эмигрантская судьба относила от родины все дальше и дальше, оставил удивительный документ в стихах, очень точно передающий настроение русских, ненадолго задержавшихся в Кобэ:

При станции Санно-Номия
Железнодорожный ресторан.
Хотя теперь такая рань,
Но кофе пью я — Еремия.
Обыкновенный из людей,
Включенный в странствия кавычки,
Я красок скорых чудодей,
Пиита я душой привычный.
Я кофе пью; — Санно-Номия
Мной посещается всегда.
Ведь здесь проходят поезда,
С которыми, неровен час,
В нежданный мне, в неведомый для вас
Примчится вдруг моя Мария.

25. IX. 7.20 утра. 1921