Шпионский Токио

Особенно подробно в книге описана неудачная попытка офицерского мятежа 15 августа 1945 года, состоявшаяся после объявления о капитуляции Японии. Упоминаются Кудандзака — как раз очень «военное» место со времен Мэйдзи, где располагаются ныне скандально известный храм Ясукуни и Музей воинской доблести Юсюкан, набережные рек Сумида и Канда, Сибаура. Очень реалистична зарисовка бесплодного хождения главного героя по Токио:

«Над площадью (императорского дворца. — А.К.) низко пролетели самолеты. Они сбросили листовки. Листовки медленно, как лепестки вишни, спускались на трупы. Я поднял одну, упавшую возле Сасаки. Она призывала всех верных слуг государя идти с орудием на гору Атаго — бороться до конца за честь и достоинство императорской хризантемы». Гора Атаго — самое высокое место в центре старого Токио. Сегодня ее почти не видно из-за массовой застройки, да и рядом с ней самой выросли небоскребы «Атаго грин хиллз» и «Тораномон хиллз», с верхних этажей которых вершина горы выглядит милой зеленой лужайкой у их подножия, а когда-то это была высотная доминанта Токио, примерно такая же, как Суругадай на противоположной части города. Наверху с начала XVII века существует храм Атаго-дзиндзя, откуда раньше велось наблюдение пожарных за деревянно-бумажным Эдо. В 1945 году здесь действительно можно было бы организовать показательную точку для совершения массовых самоубийств — с японской точки зрения это было бы лучшим способом защитить честь и достоинство императорской хризантемы «разбившись подобно яшме». Но героя — диверсанта и разведчика, настоящего головореза, полного решимости выпустить себе кишки, не пустил на гору Атаго пожилой полицейский, и в ответ «я вынул коробку сигарет и предложил ему. Он поклонился и взял сигарету.

— На дворцовой площади уже собираются зеваки, — сказал я. — Не хочется на глазах у всех… Здесь, на горе, было бы хорошо.

— В таком случае идите в парк Уэно, — посоветовал чиновник, — там около храма Канъэй никого нет. Только положите около себя визитную карточку или служебный пропуск и напишите адрес ваших родных. — Он снова почтительно поклонился».

С точки зрения нормального европейского читателя процитированный фрагмент выглядит абсурдно. Только что размахивавший мечом профессиональный убийца, разрубавший американских пленных наискось, от плеча до поясницы, чтобы достать и съесть еще теплую сырую печень врага, идет на гору Атаго, исполненный желанием совершить самоубийство. Ему преграждает дорогу пожилой полицейский, и офицер покорно останавливается, угощает стража порядка сигаретами и спокойно выслушивает рекомендации по поводу того, где сейчас лучше вспороть себе живот. Этого не смог бы написать ни один американский или европейский автор, это — очень по-японски.

Кстати, от Атаго до Уэно не меньше часа пешего хода. И хотя место это действительно подходящее для самоубийства (в 1868 году там вскрыли себе животы десятки мятежных самураев), дойти до него по дотла сожженному разбомбленному городу, по пустырям, усеянным битой черепицей, разрушенным дорогам и провалившимся мостам было непросто. Ноги унесли героя Кима в сторону от Уэно и привели его в Вакамия-тё — к дому Осьминога, но теперь мы понимаем, что это самого автора ведут воспоминания и приводят к дому его детства и юности, дому, которого тоже нет, — мятежные офицеры по ошибке забросали его гранатами. Старого, знакомого и родного Токио больше нет.

Но проходит два года, и все чудесным образом меняется. Скрывавшийся в горах от американской военной полиции герой повести возвращается в город: «Общежитие в Усигомэ стало неузнаваемым. У входа висела большая вывеска — на ней было написано по-английски “Манила-клуб” и нарисован щит с косой полосой и лошадиной головой в углу. А рядом с этой вывеской висела совсем маленькая — “Представительство компании по производству дрожжевых удобрений”.

Токио выглядел именно так, как должна была выглядеть покоренная и обесчещенная столица. Всюду зияли выжженные пустыри, но на Гиндзе в Асакуса, Синдзюку и Уэно жизнь кипела вовсю. Ярко раскрашенные бараки-кинотеатрики, кафе, дансинги, бары — были переполнены. Одних кафе в Токио функционировало свыше двадцати тысяч. Большинство вывесок было выдержано в духе новой эры: “Кэпитал”, “Сентрал”, “Парадайз”, “Сван”, “Майами”, “Нью”, “Флорида” и так далее. Перед этими пестрыми бараками толпились размалеванные девицы — панпаны. Эту кличку им дали их главные клиенты — американские солдаты. Панпаны были одеты по последней европейской моде и носили высоко взбитую прическу, прозванную “атомной бомбой”. Впрочем, воспоминание об этой бомбе сохранилось не только в виде прически. Я встретил в метро женщину со следами ожогов и разноцветными полосами на лице. Мне сказали, что она из Хиросимы — ее так изукрасили лучи бомбы. Токио с его выжженными пустырями и кварталами пестрых бараков был похож на эту женщину из Хиросимы».