Шпионы «Маджонга»

Чжао содрогнулся от фамильярного жеста. Крабиков властно держал руку на его плече, и Чжао уже повернулся было к лестнице, как вдруг заметил в дальнем конце прихожей огромный, во всю стену, портрет и надпись под ним — на случай, если потребуется пояснение: «Иосиф Виссарионович Сталин».

От внимания Крабикова не ускользнул взгляд гостя. Он подтолкнул замешкавшегося Чжао к лестнице и на этот раз произнес куда менее любезно:

— Пошли, пошли. Там куда теплее…

Оба поднялись наверх и последовали по коридору до последней двери по левой стороне. Их сопровождал запах сырости. Помещение показалось Чжао нежилым, заброшенным. Окна, выходившие из коридора наружу, были занавешены тяжелыми красными портьерами с золотой бахромой. На потертом бархате проступили пятна плесени. Абажуры над лампами, освещавшими их путь, тоже были из красного бархата, отделанные золотым шнуром и кистями. Атмосфера казалась угнетающей.

Достигнув нужной двери, Крабиков остановился, дождался Чжао и постучал. В этот момент гость успел бросить более пристальный взгляд на своего провожатого: для русского этот человек выглядел весьма цивилизованным — костюм сшит отлично, фасон вполне приемлем, стрижка короткая, но выполнена профессионально, ногти на руках ухоженные, явно приведены в порядок маникюршей. В понимании Чжао, да и большинства других иностранцев, Крабиков являлся одним из наиболее опытных и квалифицированных специалистов, но сейчас, перед дверью, этот самоуверенный человек неожиданно для Чжао вдруг продемонстрировал некую робость. Почему бы это, подумал гость.

Дверь распахнулась, и Чжао оказался в очень скромном интерьере, самом непритязательном из всех когда-либо виденных им. Потолок и стены выкрашены в белый, мебель тоже белая. Подобная гамма ошеломила и китайца, для которого белый — цвет траура. Русскому комната, возможно, покажется всего лишь холодной и бесприютной, но Чжао прямо озноб пробрал.

Зато в комнате горел камин, и всполохи золота гуляли по стенам, оживляя мертвящую белизну. Чжао, не дожидаясь приглашения, бодро проследовал к камину и, встав спиной к полыхавшему огню, с облегчением ощутил, как кончики пальцев начало покалывать — руки отходили от мороза, — и он привольно вздохнул.

— Добрый вечер, мистер Чжао!

Гость поднял голову и беглым взглядом окинул комнату. Прозвучавшее приветствие было произнесено хриплым голосом — сказавший его явно страдал катаром верхних путей, но английское произношение отличалось безупречностью. Чжао не сразу заметил хозяина, блуждая взором по слепящей белизне пространства. Наконец взгляд его добрался до письменного стола, стоявшего у дальней стены. За столом сидел лысый пожилой человек, круглое лицо его было морщинистым, но цвет кожи выдавал здоровяка, полного жизненных сил.

Сидевший был необыкновенно худощав, белый костюм мешком висел на плечах. По-детски голубые глаза за толстыми линзами массивных очков походили на стеклянные шарики: в них не отражалось ничего. Глаза эти смотрели равнодушно: ни приветливости, ни жестокости во взоре, словно пришедший китаец — собака или ребенок, случайно забредший в помещение, где положено находиться лишь взрослым.

Чжао с усилием отвел взгляд, пытаясь освободиться от немигавших круглых глаз, портивших впечатление от внешности сидящего, и проговорил:

— Добрый вечер. Вы?..

— Казин. Моя фамилия Казин. — Человек не удосужился хотя бы привстать, однако рука его, покоившаяся секунду назад на толстой стопке бумаг, взметнулась. Человек отвел руку в сторону, указав на белый кожаный диван у стены: — Может, предпочитаете что-нибудь выпить?

Чжао поколебался какую-то долю секунды, затем скинул пальто на руки Крабикову и направился к дивану. Он вдруг стал вальяжным и уселся в кресло рядом с диваном. Крабиков, неожиданно для себя принявший пальто гостя, скорчил недовольную гримасу, но не произнес ни слова: китаец отдал пальто небрежно — наверное, у себя дома он вот так сдавал его прислуге. Чжао тем временем удобно разместился в кресле и даже потянулся всем своим худым стройным телом. Он постарался изобразить скуку, но его красивое, с тонкими чертами лицо приняло выражение любезной учтивости, искусно скрывавшей удовольствие, испытанное от ловкой выходки с пальто.

— Я бы не отказался от бренди, — сообщил он и добавил, не сумев удержаться: — Если оно у вас есть, конечно…

— Оно есть. Крабиков, давайте, действуйте.

Тот кивнул и пересек комнату, направившись к бару. Он налил и подал китайцу добрую порцию коньяка, а Казин наблюдал, как гость, отпив глоток, не сумел скрыть невольного восхищения. И тогда Казин улыбнулся.

— Боюсь, вы нашли Москву невероятно холодной. — Голос хозяина дачи был резок, явно не подходил для задушевных бесед и уж никак не вязался с радушной улыбкой. — А мне доложили, что сейчас в Гонконге пятьдесят девять по Фаренгейту. Почти весна, не так ли?

Чжао сбил щелчком невидимую пылинку с брючины своего роскошного, сшитого на заказ, отутюженного костюма и непринужденно кивнул:

— Вы работаете в Московском Народном банке, мистер Казин? Надеюсь, вы его директор?