Шпионы, простофили и дипломаты

«Японские законы – субъект для толкований, и толковать их можно либо широко, либо буквально. И хотя утечка информации может, строго говоря, быть наказуема законом, в практике японской судебной системы вопросы хранения секретов не являются подсудными… Я полагаю, что в обвинительном заключении было уделено недостаточно внимания нашей деятельности и природе собираемой нами информации. Данные, которые получал (один из моих агентов), не являлись ни секретными, ни важными. Он приносил мне лишь те новости, которые были хорошо известны любому корреспонденту-международнику… То, что можно было бы назвать информацией политического характера, добывалось Одзаки и мною.

Я получал информацию в германском посольстве, но и здесь я также считаю, что лишь малую ее часть можно было бы отнести к разряду госсекретов. Ее давали мне добровольно, и, добывая ее, я не прибегал ни к какой стратегии, за которую меня следовало бы наказать. Я не пользовался ни ложью, ни силой… Я очень доверял той информации, которая предназначалась… для использования в германском генеральном штабе, и я убежден, что японское правительство, сообщая какие-то сведения германскому посольству, учитывало возможность утечки… Даже та информация, которую Одзаки считал важной и секретной, уже таковой не являлась, потому что он получал ее опосредованно, лишь после того, как она покинула секретный источник».

Японский суд действовал достаточно сдержанно. Все второстепенные участники заговора были приговорены к различным срокам тюремного заключения, Зорге и Одзаки – к смерти. В январе 1944 года Верховный Суд утвердил приговор Зорге, а в апреле – Одзаки. Но никто не знал, в какой именно день приговор будет приведен в исполнение.

В последовавшие за этим месяцы оба попеременно допрашивались военными и полицейскими властями, пытавшимися нащупать все нити их разветвленного заговора. Одзаки давал показания свободно и без сожаления. Зорге же по-прежнему вел себя осторожно и сдержанно. Но хвалился, что Сталин непременно придет ему на помощь – уж слишком ценный он человек для 4-го Управления Красной армии (разведка), чтобы им можно было так легко пожертвовать. СССР и Япония непременно придут к какому-то соглашению на его счет.

Утром 7 ноября 1944 года, как раз в тот момент, когда Одзаки закончил очередное письмо к жене, начальник тюрьмы Сугамо вошел к нему в камеру. Одзаки знал, что это – приглашение на виселицу. Он достал приготовленную для этого случая чистую одежду и переоделся. Начальник тюрьмы церемонно спросил его имя, возраст и местожительство, чтобы официально удостовериться, что Одзаки именно тот, кто приговорен к смерти. Потом через тюремный двор осужденного провели из камеры смертников в небольшую бетонную камеру, предназначенную для исполнения смертных приговоров. В прихожей этого строения находился большой золоченый алтарь Будды, освещенный мерцающим светом тонких восковых свечей.

Старший капеллан, буддийский священник, предложил Одзаки чаю и саке. Он выслушал пояснения Одзаки к его письменному завещанию и спросил, кого уведомить о его смерти, а потом сказал: «И жизнь, и смерть – равнозначны для того, кто достиг блаженства бесстрастности. А блаженство бесстрастности возможно обрести, если положиться во всем на милость Будды».

Одзаки преклонил колени, и священник прочитал «Три обещания вечной жизни» из Книги Сутр. Одзаки зажег благовония, закрыл глаза и поклонился. Поднявшись, поблагодарил тюремных чиновников за их любезность и произнес:

– Я готов.