Шпоры на босу ногу

– У меня был афисьон, – продолжал Хосе, не обращая внимания на колкость, – а это самое главное. Афисьон – это отвага, одержимость, священный огонь. Афисьон – это всё! И я согласился. Против меня выставили Крикуна, был такой пятилеток у нашего соседа. Рога у него были вот так, – Хосе показал руками, какие именно рога были у Крикуна, – вот так и чуть загнуты. О, рога у быка – это руки, глаза, разум! С их помощью он роется в пище, ими он дерется, познает мир. А пять лет для быка – это самый расцвет. Но, повторяю, у меня был афисьон, и я тогда сразился бы с самим императором! Да я бы и сейчас… Ну, ладно! Так вот, арены у нас не было, тогда часть площади огородили повозками. Мы всегда так делали раньше, еще для тех, которые уже остались лежать в Сарагосе. А теперь так сделали для меня. И вообще, тогда все было, как раньше. На бой пришла вся наша деревня. А французский капитан пришел последним, это он так сделал нарочно, чтобы все его ждали, и сел на самое лучшее место, в тени, рядом с алькальдом. Конечно, многое тогда было не по правилам: я шел на Крикуна один, ни пикадоров, ни бандерильеро у меня и в помине не было. И все же… наши деревенские заиграли пассадобль…

Тут Хосе не выдержал и приказал Францу:

– Быстрее, быстрее давай! От твоей музыки у быка подкосятся ноги и он уснет прямо на арене!

Франц заиграл быстрее, и Хосе продолжал:

– Итак, наши деревенские заиграли пассадобль, я сотворил молитву Святой Деве – она отгоняет быков своим голубым плащом, – спрыгнул с повозки и вышел на арену. Мулетта, шпага, расшитый камзол и даже косичка за спиной – все как надо. А вокруг – друзья, соседи, родители, сестра и даже одна девушка, вы ее не знаете… Да, вся отцовская земля смотрела тогда на меня! И еще этот чертов капитан… А прямо напротив меня стоял крошка Крикун, он делал ногами вот так, это они так роют копытами землю. Но мне это пока было все равно, потому что его еще держали все мои братья и братья соседа. О, тот Крикун – это вам не какой-нибудь годовалый недомерок! Мне было… Да! Но тогда вся наша деревня смотрела на меня вот так, вот такими глазами… И я решил, как бывалый тореро, не приканчивать быка до тех пор, пока он не разорвет мне камзол на груди… А потом отец взял доску с гвоздями, огрел Крикуна… как следует…

И тут Хосе надолго замолчал. И, может быть, он больше вообще бы ничего не рассказал…

Но Франц играл все лучше и все громче, поэтому Хосе не выдержал и продолжал:

– Ну, хорошо! Так вот что было дальше. Со стороны всегда легко. Но вот когда берешься сам, только тогда и начинаешь понимать, как это всё непросто! А я же вам говорил – я вышел в первый раз, я был неопытен, а бык был выставлен против меня… Вот то-то же! И поэтому, хоть мне сейчас и очень стыдно в этом признаваться, но я должен сказать: не так уж я тогда был храбр. Да, господа! Я три раза прятался за повозки, а после, в полной тишине – вот как им всем было тогда стыдно за меня – я опять выходил к Крикуну. Афисьон почти покинул меня, я уже думал, что… Да! Но тут я услыхал, что капитан насмехается надо мной и над всей нашей деревней, и даже над Испанией! А моего брата о н и прошлой зимой убили в горах!.. И тогда я сделал вот так!

И с этими словами Хосе вскочил на ноги, схватил подвернувшийся ему под руки пустой мешок и стал показывать, как он пасс за пассом подчиняет себе быка. Франц тоже вскочил и заиграл так, как будто ему обещаны все склады Смоленска. Даже бычок, и тот, увлекшись небывалым зрелищем, смело шагнул из темного угла – вот до чего ему это понравилось!

А Хосе тем временем то крался мелкими шажками, то резко отпрыгивал в сторону. Раз за разом он падал на колени, и воображаемый бык, послушно уткнувшись в мулетту, обегал вокруг него. Выделывая все это, Хосе еще и перекрикивал Франца:

– Я творил с Крикуном все, что хотел! Вот так! И так!.. Потом сюда… Ха! И тут музыка смолкла! Эй, я сказал! – Хосе призывно махнул Францу, но тот и слышать не хотел, и продолжал играть. Тогда Хосе крикнул: – Да, там музыка смолкла! В Испании, да! Публика дрожала от ужаса и кричала: «Довольно, хватит!». Моя девушка упала в обморок, и я был счастлив. А французский капитан, тот вообще лишился рассудка. И поэтому когда бык снова бросился на мулетту, а я опять – вот так вот – сунул голову, француз не выдержал, выхватил пистолет и выстрелил в Крикуна! Но я… Я же тогда головой сделал вот так – сильно вперед! И неожиданно. И, конечно, – уже печально продолжал Хосе, – француз, конечно, промахнулся, и пуля… она вот сюда, – Хосе потрогал шрам, свел брови. – И я упал, а бык пробежал мимо. Нарочно пробежал! Побрезговал! Француз отбросил пистолет, встал, чертыхнулся и ушел. А мы… – И тут Хосе уже и вовсе сник и досказал бесцветным, равнодушным голосом: – Праздник был окончательно испорчен, никто и не думал накрывать столы, всю ночь я пролежал без сна, а утром ко мне пришли и сказали, что алькальд уже распорядился отдать меня в солдаты. И я ушел с тем самым капитаном. Вот так-то вот. Оле! – и Хосе, сделав последний пасс, отшвырнул мешок в сторону, вернулся на место и сел.