Шпоры на босу ногу

...Сержант нахмурился, открыл глаза и вновь зажмурился. Лежал, не открывая глаз, и думал - открыть, не открыть? Открыл. Увидел над собою настил из неошкуренных сосновых бревен. Ну что ж, могло быть и хуже, а так... Надежда еще есть. Сержант медленно повернул голову и посмотрел на Мадам. Мадам сидела тут же рядом и внимательно смотрела на лучину, воткнутую прямо в стену. Нельзя сказать, чтобы в землянке было тепло, однако Мадам давно уже сняла с себя шубу и оставалась в одном платье - в красивом белом платье. Да и сама Мадам, напомним еще раз, была весьма привлекательной особой. Вот только что белое платье... словно Белая Дама. Смешно, конечно, никто этому не верит, однако... Когда Трахимка передал приказ Бухматого и пленных привели в эту землянку, то солдаты предпочли устроиться подальше от Мадам. Вот и сейчас они сидят почти у самого входа - благо, что землянка длинная, на полуэскадрон, не менее,- сидят у входа и шепчутся. Ну а сержант - сержант лежал на жестких нарах, считал сучья на потолке и время от времени поглядывал на Мадам. Мадам молчала. Сержант прекрасно понимал, что он как мужчина должен хоть что-то сказать, успокоить шпионку... и тем не менее уже в который раз молча отворачивался от Мадам и вновь смотрел в потолок. Смотрел и ни о чем не думал. Его ничто не волновало, все было безразлично: расстреляют так расстреляют, отпустят так отпустят. Когда их заперли в землянке и Курт спросил, как быть дальше, сержант пожал плечами... но тут же спохватился и строго приказал: - Отставить! Солдаты ничего не поняли, переглянулись... А сержант тем временем ушел в дальний угол землянки, лег на нары и вот уже не первый час смотрел на неошкуренные бревна и молчал. Поначалу он еще пытался разобраться в себе и понять, а что же с ним случилось, откуда такая усталость, такое раздражение на самого себя непонятно за что... однако вскоре и это стало ему безразлично. Сержант еще раз посмотрел на Мадам и опять отвернулся к неошкуренным бревнам. Хотелось спать, но сон не приходил, и глаза сами собой открывались. Солдатам тоже не спалось. Они сидели на полу землянки и тихо переговаривались. - ...Быть этого не может! - сказал Курт и строго посмотрел на товарищей. Не стали бы они нас перед этим кормить. Не так ли, Франц? - Да, наверное,- безо всякой охоты отозвался австриец, - Накормить, а после повесить... - Но почему же именно повесить?! - поддельно удивился Чико. - Сержант хлопотал, чтоб тебя расстреляли. - Ты ошибаешься, он попросил за всех! - Нет, с веревками меньше хлопот, - вмешался Хосе.- Порох они берегут для наших маршалов. Никто не стал с ним спорить. И вдруг... Вдруг кто-то тихо засмеялся. Солдаты дружно оглянулись... Однако Сайд уже успокоился - сидел, медленно поглаживая бороду и едва заметно улыбаясь. Потом заговорил: - Это было в Сирийском походе, я сам видел своими глазами. Четыре тысячи арнаутов заперлись в крепости и потребовали, чтобы им даровали жизнь, иначе они обещали стоять до последнего. И взять их не было никакой возможности. Франки дали честное слово, и арнауты сложили оружие. Но когда паша над пашами узнал об этом, он ужасно разгневался: "Что мне с ними делать?!" - кричал он и топал ногами.- Где у меня припасы, чтоб их кормить?!" А потом успокоился и приказал вывести арнаутов на берег моря. Потом... они не пожалели пороха. Сайд опустил голову, и никто не решился нарушить молчание. Однако вскоре Чико не выдержал и мрачно спросил: - Что, так и будем сидеть? - и посмотрел на товарищей. Никто ему не ответил. - А! Заячьи души... Тогда Хосе осторожно поднялся, крадучись подошел к выходу и выглянул из землянки. - Ну, что там? - нетерпеливо спросил Чико. - Погасили костры. - А часовые? Хосе долго всматривался в темноту и не отвечал. - Ну?! - Н-не знаю,- и Хосе также крадучись вернулся к товарищам. - Да,- насупился Чико.- А ведь кому-то все равно придется брать часовых на себя. Все молчали. - Я вижу, никто из вас не хочет домой,- продолжал неаполитанец. - Вы все так и рветесь на соляные копи. - Но ведь тот, кто выйдет к кострам, домой уж точно не вернется, - сказал Франц. Опять помолчали. - Тогда останусь я,- сказал Хосе.- Меня никто не ждет. - Нет,- покачал головою Чико,- ты не подходишь. Ты горный человек. И я, и Гаспар. Франц труслив, а Курт исполняет приказы только сержанта и выше. Я над ним не властен. Все посмотрели на Сайда. Сайд молчал, лицо его ровным счетом ничего не выражало. Тогда Чико сказал: - Нет, Сайд не сможет. Тут нужен человек, привычный к морозам и, кроме того, отчаянной храбрости. Сайд поднял руку, и Чико умолк. А мамелюк тем временем неторопливо поднялся, поправил чалму, подкрался к выходу - и исчез в темноте. Солдаты некоторое время молчали, а потом Франц не выдержал и сказал: - -Хороший был человек. - Хороший,- со вздохом согласился Гаспар. - Да уж лучше тебя! - воскликнул Чико.- И тебя! И тебя! И... - Тебя,- подсказал Курт. - Возможно,- согласился Чико и насупился.- Если честно признаться, так я паршивый человек. Я ведь специально сказал про мороз и про храбрость. Я знал, Сайд не выдержит...- Тут Чико замолчал и отвернулся. И все молчали. Всем было холодно и стыдно. Ну а сержант тем временем лежал, смотрел в потолок и, чтоб поскорее уснуть, считал сучья на бревнах. Сучьев было много, как солдат в эскадроне, а сон все не шел. Зато Мадам - Мадам не умела подолгу оставаться задумчивой. Она давно уже поглядывала на Дюваля и все ждала, когда же он к ней обернется. Дюваль не оборачивался, и тогда Мадам спросила: - Сержант, о чем .вы думаете? Сержант нехотя повернул голову, посмотрел на Мадам, но ничего не ответил. Глаза его были пусты, ибо сержанту непреодолимо хотелось уснуть, провалиться, не видеть, не слышать, забыть, откреститься - все что угодно, лишь бы не возвращаться сюда. Он чувствовал, что запутался в чем-то простом, но очень важном, быть может, в самом важном в жизни... Вот только кто бы сказал, а что же это такое - самое простое и самое важное? Что? - Сержант, вы женаты? Сержант опять не ответил. Женщины - удивительные создания. Порой они необыкновенно чутки, но нередко являют собой... - Я вас обидела? Ну вот, опять! Нарочно, что ли? Сержант вздохнул и сел на нарах. Недобро посмотрел на Мадам и сказал: - У вас красивое платье. Мадам улыбнулась, не скрывая в своей улыбке обиды. Сержант был вынужден ответить: - Да, у меня была жена,- потом он немного подумал и прибавил: Одиннадцать дней. Мадам хотела промолчать, но не сдержалась и спросила: - Она ушла от вас? - Ушла. Ее убили. Мадам прекрасно понимала, что спрашивать нельзя... однако не из любопытства, а... - За что? - Не знаю. Недавно, под Смоленском, был голод, а она маркитантка. Вот... Сержант лег навзничь и стал смотреть в потолок. - Одиннадцать дней,- прошептала Мадам... И сержант догадался - считает. Одиннадцать дней под Смоленском - это значит, что уже не отступали, а бежали. Голод, холод - и вдруг маркитантка, вино и горячая похлебка. Понятно, чего он хотел... Хотя женщины мыслят иначе, они все это могут представить и так: кругом отступление, паника, предательства... и вдруг венчание! - Сержант!!! Сержант от неожиданности вздрогнул и обернулся. Рядом с ним стоял растерянный Чико. - Что случилось? - Партизаны ушли... - Как?! - Не знаю. В лагере пусто. Сайд исчез... Но сержант уже не слушал его. Он торопливо вышел из землянки и подбежал к ближайшему погасшему костру. Ни огонька кругом, ни души! Только возле самого леса чернеет под лунным светом карета, а рядом стоят оседланные лошади. Так, значит, ушли партизаны, бросили, но увезли с собой, не расстреляли, а просто оставили за полной ненадобностью. - Что будем делать, сержант? Дюваль оглянулся - к нему подходили солдаты: Чико, Курт, Франц, Хосе, Гаспар... - Где Сайд? Солдаты молчали, поглядывая на Чико. Тот нехотя признался: - Он вызвался... Нет, я послал его... узнать про караульных. Мы долго ждали, а потом... Мне стало стыдно. Вышел - нет никого. Сержант посмотрел на Мадам - та пожала плечами. - Ну хорошо,- сказал Дюваль,- к карете. Пока Гаспар запрягал лошадей, сержант развернул карету, пытаясь определить, где они находятся... Как вдруг послышался пушечный выстрел, второй, третий! - Это на переправе! - уверенно сказал сержант.- Нам туда! И отряд медленно двинулся по узкой лесной дороге.