Шрам

Воспоминания о смерти отца еще более усугубили мое и без того тяжелое душевное состояние. Но подавить эти воспоминания я не смог. Шагая по узким аллейкам, где неторопливо прогуливались посетители, врачи и пациенты, я то и дело натыкался на знакомые места, лавочки, фонтанчики и клумбы. И я был рад (насколько это слово вообще применимо в данной ситуации) наконец добраться до нужного корпуса, в котором, как сообщил дежурный на входе, разместили Джима.

Миловидная медсестра проводила меня к нужной палате и попросила не мучить пациента долгими разговорами.

– Он все еще под действием лекарств, – сказала она, останавливаясь у двери в палату Джима. – И ему необходим сон и покой после операции.

– Операции? – переспросил я.

– Да. А вам не сообщили? – она удивленно захлопала ресницами.

Похмелье все еще напоминало о себе, и я никак не мог собрать мысли в некий единый, последовательный ряд.

– Что именно мне не сообщили?

– Ну-у-у, – она потупила взгляд, – у него было серьезное заражение, и ногу пришлось ампутировать.

На миг у меня закружилась голова, и я собрал всю волю в кулак, чтобы не опереться рукой о стену или не осесть на пол. «Ампутировали…» – это слово, подобно эху, вновь и вновь повторялось в моей голове. «Этого просто не может быть», – я зажмурился, прижав пальцы к глазам. – «Все это нереально. Нереально!!!».

– С вами все в порядке? – спросила медсестра, как мне показалось, без особой искренности в голосе.

Я лишь кивнул в ответ, открыл глаза и глубоко вдохнул, стараясь привести свое состояние в норму.

Явно не желая больше ни о чем со мной разговаривать, девушка лишь заключила:

– В общем, постарайтесь не волновать его.

Она спешно удалилась, оставив меня стоять у закрытой двери, глядя в ее чистейшую белизну и осознавая, что я просто не могу сделать этот шаг. Я не мог пересилить себя и войти внутрь. Я не хотел встречаться с тем, что увижу там. Мне было слишком больно и слишком тяжело. И я стоял перед дверью, дрожа и сжимая кулаки в приступе молчаливого гнева и тихой паники.

Затем я отвернулся и быстрым шагом прошел в туалет, где мой желудок вывернуло наизнанку сразу, как только склонился над надраенным до блеска белым унитазом. Все тело продолжало трясти. Рвотный позыв повторился снова и затем еще раз.

Когда желудок, наконец, опустел, я прошел к умывальнику и несколько минут повторял одно и то же движение, опуская ладони под струю холодной воды, а затем выплескивая их содержимое себе в лицо.

Дрожь постепенно улеглась, и мне стало немного лучше. Физически, конечно, а в душе я ощущал себя половой тряпкой. Однако, на большее в реалиях всего происходящего надеяться было глупо. Я выдохнул, вытер лицо и руки салфетками и решительно направился к палате Джима. Но больше я не собирался стоять в раздумьях, и просто выкинул все сомнения из головы, смыл их в унитаз вместе с содержимым своего желудка. Джим был и оставался моим другом, он потерял брата, он потерял ногу, и мне плевать, насколько тяжела будет эта встреча, я должен увидеть его и быть рядом, должен сделать все, что в моих силах, чтобы ему стало лучше.

С этими мыслями я подошел к его палате и без колебаний открыл перед собой дверь. Внутри царил полумрак. Одиночная палата в больнице представляла собой квадратное помещение, лишь с одним окном, выходящим в коридор за дверью. На противоположной от двери стене находился проектор, который должен был скрашивать больному время лечения, транслируя различные городские передачи или просто демонстрируя видеоряд умиротворяющих пейзажей. Кровать располагалась слева от входа.

Когда я зашел, освящение в палате было погашено, как и проектор, и свет проникал в комнату только сквозь плотное и мутное стекло единственного окна, пропускающее минимум света, но все же, не дающее воцариться в комнате кромешному мраку. Дверь за мной закрылась, и наступила тишина. Все больничные звуки стихли, и теперь я слышал только свое дыхание.

Когда глаза немного привыкли к полумраку, я начал потихоньку различать очертания комнаты. Возле кровати Джима стоял стул, и я медленно прошел к нему, думая, что он уснул и, не желая будить. Но я ошибся.

– Привет, Клайд, – услышал я тихий голос, наполненный болезненной усталостью.

Этот голос напугал меня, он совершенно не походил на голос моего друга. Возможно, не назови он меня по имени, я бы и не поверил, что на кровати передо мной лежит Джим, и пошел бы искать медсестру, которая перепутала палаты.

– Джим? – спросил я. – Я разбудил тебя?

Я сел на стул, вглядываясь в полумрак и пытаясь различить его лицо.

– Я не спал, – ответил он тихо. – Просто попросил врачей не включать мне свет.

Снова ком боли зашевелился у меня в груди.

– Как ты, дружище? – спросил я с надеждой и осознал, что мой голос звучит так же нездорово и болезненно.

– А ты как думаешь? – он шевельнулся на постели, но я так и не смог понять, куда направлен его взор: на меня или в стену.

– Мне отрезали ногу, Клайд. Эти ублюдки отрезали мне ногу, – в этих словах не было ни капли эмоций, лишь сухая констатация факта.