Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

— Господи, господин лейтенант, возьмите нас. Мы продолжаем униженно проситься в эшелон. Мы ведем себя как женщины, как женщины у Стены Плача. И что вы думаете? Лейтенант смягчился.

— Вагон переполнен, — говорит он наконец. Но каким тоном он это говорит! Тон звучит в наших ушах, как небесная музыка.

— Но может быть, люди не станут возражать? Господин лейтенант, ну, пожалуйста, разрешите! Мы попытаемся.

Лейтенант некоторое время молчит, потом поворачивается и уходит вместе с полицейскими. Он не приказал нас задержать!

Мы понимаем, что это молчаливое разрешение. Мы идем от вагона к вагону. Всюду раздраженные, злые лица, нас не берут, не пускают.

— Мест больше нет, нам самим приходится стоять.

— Собаки! — бормочет Бернд сквозь зубы.

— Успокойся, держи себя в руках, — одергиваю я друга.

Мы стоим возле поезда, на расстоянии одного прыжка и ждем вечера. Спускаются сумерки, и поезд трогается. Мы прыгаем и забираемся в будку хвостового вагона. Мы едем…

Господи, отец наш небесный, Ты, кто видит все и всех, от кого невозможно спрятаться! Видел ли Ты в тот момент более счастливых людей, чем я и Бернд? Колеса стучали на стыках, рельсы пели свою нескончаемую торжествующую песнь, звучавшую в наших ушах, как праздничный хорал. Мы стояли на подножке будки. От встречного ветра из наших глаз катились слезы. Та, та-там, та, та-там! Поезд катится в Германию, и мы едем на этом поезде! Будапешт поезд прополз уже в темноте. Среди развалин то здесь, то там возвышались величественные здания. Мы видели древний город, его раны и символы, его свет и его тени. Состав въехал на мост, и нас приветствовал мощный поток Дуная, сверкающий отражениями тысяч фонарей набережной. Все это мы видели сквозь узкие щелочки сторожевой будки последнего товарного вагона. Мы молили Бога, чтобы поезд без остановки доехал до Германии.

Поезд остановился, отъехав от Будапешта на приличное расстояние. Томительно тянулись часы. Стояла глубокая ночь. Нам хотелось спать, но мы не решались лечь. И все же, скорчившись на неудобных лавках, в конце концов уснули…

Под утро кто-то рывком распахнул дверь будки с моей стороны. Я чуть было не вывалился наружу, но успел ухватиться за стальной косяк. В будку забрался тяжело дышавший человек. Он что-то говорит, но мы не понимаем его.

Человек торопливо закрывает дверь. Теперь мы стоим втроем в крошечной будке, тесно прижавшись друг к другу. Человек был босиком, ботинки, зажатые под мышкой, он после недолгого раздумья повесил на стоп-кран. Он молчит. Нам приходится терпеть его присутствие. Что нам делать? Кто этот человек? Откуда он взялся? Он явно старше нас, выглядит изможденным. Мы гадаем, кто он такой, нас начинает одолевать страх. Мы боимся не этого человека, а возможных проблем, каких-то неожиданностей. Может быть, этого человека ищут, может быть, за ним гонятся? Мы стоим, ждем и внимательно прислушиваемся к каждому шороху.

Тем временем перед вагонами возникает какое-то оживление. Мы слышим, как галдят швабы. Наверное, им принесли продовольствие. Человек заволновался. Он часто дышит, шумно пропуская воздух через заросшие жесткими волосами ноздри. Я приоткрываю дверь и смотрю, что происходит у поезда.

— Жандармы! — говорю я.

Действительно, вдоль вагонов идет один жандарм. Незнакомец вздрагивает.

— Русские! — говорю я и напускаю на себя испуганный вид. Бернд выглядывает наружу, склонившись через мое плечо.

— Русские, — повторяет он так же испуганно, хотя никаких русских поблизости нет. Человек внезапно, так же стремительно, как появился, выпрыгивает из вагона через противоположную дверь.

Он не вернулся. Но в поезде действительно через несколько минут началась проверка. По вагонам пошли русские патрули и венгерские полицейские. Потом мы узнали, что того человека схватили. У него просто сдали нервы. Кажется, это был словак. По счастливой случайности нас в нашем убежище не обнаружили. Нам даже повезло: оставленные незнакомцем ботинки пришлись впору Бернду. Обувайтесь, пожалуйста! Разве это не счастье?

Все произошло так, как мы надеялись. Швабов только пересчитали. Все оказались на месте. Последняя опасность подстерегала нас на границе — это было нам совершенно ясно.

Снова застучали колеса на стыках — поезд покатился дальше. Двигался он с остановками — короткими и длинными. Мы просили поесть у швабов, и они давали нам хлеб. Общее несчастье сближает — они стали относиться к нам более дружелюбно, начали пускать нас к себе. На какой-то станции нас загнали в тупик, и мы простояли там три дня. Каждый раз при контроле нам удавалось ускользать от жандармов. Во всяком случае, они нас ни разу не видели и не догадывались о нашем присутствии.