Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Вместе с Берндом мы дождемся здесь весны.

Каждый день был подарком. Как стучали наши сердца, когда под полуденным солнцем начиналась капель, а во дворе, среди бревен и досок, образовывались лужицы. Они сливались в шелестящие, журчащие ручейки, воздух был напоен пряными ароматами весны. Мы слышали, осязали, обоняли: скоро! Скоро зима будет окончательно побеждена! Вечерами подмораживало, и утром над дверями и окнами повисали длинные сосульки, на штабелях досок поблескивала корочка льда. Но солнце каждый день радостно его слизывало. Вскоре нам уже не приходилось носить воду из Путны. Рядом с домом проснулся родничок. Мы стали пить чистейшую прозрачную воду с гор! Заветный момент приближался с каждым днем! Но все это было потом. Пока же нас интересовало одно: где Шинья? Господин Шинья обещал вернуться через три дня. Три дня прошли, но его не было. Nui vine Sinja! Nem j"o!

Он не вернулся ни на четвертый, ни на пятый день. Вернулся ли он на шестой или седьмой день? Нет, не вернулся. Nui vine! Nem j"o! У Шиньи в запасе было много времени, и он заставлял нас ждать. Досада и недовольство вновь овладели рабочими. Срок договора истекал через пару дней. Они должны вернуться в свои деревни, к женам и детям. Но Шинья им еще не заплатил, поэтому приходилось ждать. Запас кукурузной муки неумолимо таял. Керосина не было. Воцарилось уныние. Настроение у всех было отвратительным. Каждый раз, когда сумерки делали тусклой поверхность заснеженного поля, а Шинья не показывался, в домике начинало накапливаться разочарование и раздражение. В воздухе уже попахивало серой.

Но у нас с Берндом вопреки всему было отличное настроение! Мы стали настоящими товарищами, и теперь нас не покидало хладнокровие.

Чем мы тогда занимались, как проводили время?

Мы рассказывали о себе, строили планы, говорили о будущем и фантазировали.

Но можно ли этим заполнять весь день? И даже не один день, а их бесконечную череду?

Нет, это совершенно невозможно. Но можно безмолвно беседовать с горами, лесами, снегом, досками и ручьями. Можно стоять во дворе или присесть на штабель и предаваться чистой любви к природе. Любовь не знает скуки, любовь помогает превозмочь даже голод.

— Какое счастье, что мы здесь! — говорил Бернд.

— Да, нам здорово повезло, — говорил я в ответ.

То, что Шинья до сих пор не появился, тревожило нас мало. Он вернется, когда придет время. Мы не разделяли отчаяния и злобы рабочих. Нас никто не преследовал, нам не надо было никуда и ни от кого бежать. Нам нравилось это место!

Никогда не забуду те вечера, когда мы сидели в доме, в темноте, у открытой печки. В такие моменты мы забывали о времени.

— Ты спишь? — спрашивал один из нас.

— Нет, — отвечал другой.

Тогда мы вставали с топчанов, пододвигали скамейки к печке, подбрасывали в нее дров и принимались рассказывать о том, о чем душа не рассказывает при свете дня. Мы говорили о родине, о родителях, о братьях и сестрах. В такие моменты мы не стеснялись откровенно говорить о своих чувствах. Иногда мы подолгу молчали, глядя на огонь, на шевелящиеся языки пламени, прислушивались к потрескиванию смолистых сосновых поленьев.

— Как зовут твою младшую сестру?

— Мария, — ответил Бернд.

— Ты любишь ее больше других?

— Нет. Они у меня все хорошие. Почему ты спрашиваешь?

— Почему-то пришло в голову. Хотелось бы познакомиться с твоими сестрами.

— Познакомишься.

— Интересно, что они сейчас делают?

— Не знаю. Надеюсь, с ними ничего не случилось и они живы. Пауза.

— Знаешь, чего мне хочется, Бернд?

— Чего?

— Потанцевать с твоими четырьмя сестрами, если мы сумеем вернуться. Хочу посмотреть, какая из них самая красивая и стройная.

Мы сдержанно посмеялись, глядя на огонь. Мы еще могли смеяться! Мы еще не стали слезливо сентиментальными!

Тепло печки часто удерживало нас перед ней едва ли не всю ночь. Два блудных сына говорили в это время о самом сокровенном.

Бог мой, беда настигла нас и здесь! Да еще какая беда! Она вселила в нас ужас. Что я могу по этому поводу сказать? Мы разленились и расслабились. Мы почувствовали себя в безопасности, перестали волноваться и остерегаться опасностей. Мы ждали Шинью. То, что раздражало и злило рабочих, нисколько нас не расстраивало. В крайнем случае мы могли поголодать день-другой, а потом пойти в деревню к Францу, наесться и вернуться обратно. Но кукурузной муки у нас было еще на два обеда. Но это нас нимало не тревожило. Вдвоем нам было все нипочем.

Так точно, нипочем! До тех пор, пока на краю заснеженного поля не появился русский!

Петер, так звали самого молодого из рабочих, увидел его первым! Как раз во время обеда!

— Русский! Русский! — закричал он.

Мы повскакивали с мест, как будто мимо нас просвистел нож и воткнулся в стенку. Да, к нам шел русский! Мы видели его из окна, к которому бросились тесной гурьбой. Рослый, загорелый русский солдат с винтовкой на плече шел к дому! На солнце блестели золотистые пуговицы шинели. Через считаные минуты он будет здесь!

Когда он дошел до лесопилки, мы уже спрятались в лесу и с напряженным любопытством следили за тем, что там происходило.