Шри Ауробиндо. Тайна Веды

Я не претендую на то, что первым сделал попытку дать Веде духовное и психологическое истолкование. Это некая попытка – не имеет значения, первая или сотая – изложить эзотерический и психологический смысл Веды, и она основывается на самых современных методах критического анализа. Данное истолкование корней и слов ведийского языка опирается на пересмотр значительной части сферы сравнительной филологии и на реконструкцию их на новой основе, что, смею надеяться, несколько приблизит нас к подлинной науке о языке. Я предполагаю посвятить этому вопросу другую работу, «Истоки арийской речи»[291] . Также я надеюсь, что моя работа приведет к восстановлению смысла древних духовных концепций, на которые указывают нам древние символы и мифы; я полагаю, что они некогда составляли единую культуру, распространенную на большей части земного шара, с центром, возможно, в Индии. И единственная оригинальность «Тайны Веды» заключается в ее связи с этой методологической попыткой.

Истоки арийской речи

Введение

Среди большого числа многообещающих начинаний, свидетелем которых был XIX век, едва ли что вызвало такой пылкий интерес в мире культуры и науки, как триумфальный дебют сравнительной филологии. И, пожалуй, ни одно начинание не принесло большего разочарования своими результатами. Филологи по-прежнему дают высокую оценку этому направлению исследований – что неудивительно, вопреки всем недостаткам – и настойчиво присваивают ему имя науки, однако специалисты в области точных наук придерживаются совершенно иного мнения. В Германии, в самом сердце и естественных наук, и филологии, слово «филология» приобрело пренебрежительный оттенок, и филологам нечем на это возразить. Естественные науки действовали самыми разумными и самыми скрупулезными методами и получили целый ряд неоспоримых результатов, размах и далеко идущие последствия которых произвели революцию в мире и по праву дали веку своего развития имя столетия чудес. Сравнительная филология едва ли сделала первый шаг от колыбели; все остальное было лишь массой домыслов и изобретательных догадок, блистательность которых сравнима только с их ненадежностью и необоснованностью. Даже такой великий филолог, как Ренан, к концу своей карьеры, начинавшейся безграничными надеждами, был вынужден просить извинения за «ничтожную науку домыслов», которой он отдал все свои силы. На заре филологических исследований, когда был открыт санскрит, когда Макс Мюллер торжествовал, объявив свою окончательную формулу «pita, pater, pater, vater, father», казалось, что наука о языке находится на грани самораскрытия; в результате же целого столетия трудов авторитетные мыслители берутся утверждать, что сама идея науки о языке – просто химера! Без сомнения, обвинения против сравнительной филологии были преувеличены. Если она так и не открыла науку о языке, то, по крайней мере, положила конец существованию фантастической, спорной, почти не знающей законов, этимологии наших праотцев. Она дала нам более близкие к истине представления об отношениях и истории живых языков, а также о процессах вырождения древних языков в те осколки, из которых строятся новые формы речи. Самое же главное, она дала нам твердое представление о том, что наше исследование языка должно быть поиском правил и законов, а не свободной, ничем не ограниченной игрой в догадки и предположения. Путь был подготовлен и расчищен от множества трудностей. Однако научная филология все еще не появилась на свет, и даже не возник настоящий подход к открытию науки о языке.