Штамба

Кулик видел и это, и то, как перекинул Толич одним движением рта изжеванную папиросу из одного угла рта в другой, как руки его, обнаженные выше локтей, почти черные, коротко перебрали баранку.

Полк, уже поредевший, медленно и тяжело кружился, смещаясь к линии фронта, и вызывал прикрытие. И только тут леденящее чувство опасности охватило Волкова: если через несколько минут их не прикроют — полк погибнет, не хватит горючего, чтобы вернуться. И вдруг что-то случилось, «фоккеры» разлетелись в разные стороны, как стая воробьев перед мчащейся тройкой лошадей. Один, уходящий, вдруг точно натолкнулся в полете на что-то, и у него отвалилось крыло — все крыло целиком. Второй превратился в ослепительный солнечного цвета шар взрыва. Кто-то ударил по ним из тяжелого орудия. Но кто это мог сделать, до Волкова еще не доходило. Третий немецкий истребитель, свечой полезший вверх, к облакам, замер у самого облака и разломился пополам. Центроплан немецкой машины с двигателем, с которого слетели створки капота и винт которого еще вращался, кувыркаясь, падал отдельно от фюзеляжа.

На самой середине спуска с Кедрового «полетел» кардан, чудом Кулик задержал тяжеленную систему — трайлер с бульдозером и машину у края пропасти. Там, внизу, насколько хватало глаз — тайга с прогалинами, уже зараставшими подлеском: такие же бедолаги пробили эти прогалины телами своих машин и своими собственными. Непривычной и удивительно радостной была тишина, которая проникла в него спустя несколько минут после остановки. Ноги не держали его, руки тряслись.

Но он не смотрел на Кулика, он взял Аську за подбородок, повернул ее лицом к себе рывком.

— Смотри, тебе виднее. Ты взрослый, мальчик. Наволочку вон всю щетиной небритой изодрал, как рядно стала. Но я тебе одно скажу… Я не знаю Светланиной семьи. Знаю вообще-то, но мы так и не сроднились с тещей твоей, а с моей сватьей. Я ее однажды всего только видела… Этим… Ну, тем, что ты работаешь сейчас так вот — ты ее силы не перешибешь.

Холодный сырой ветер тянул от океана. В нем гасли звуки и звезды, и аэродром казался погруженным на дно огромного водоема. Их было четверо, близких теперь друг другу людей. И они готовились к ночевке.

Аська не занимала ни его души, ни ума. Ну, приятно было, что кому-то дорог ты, что для кого-то один отличен от остальных. И, пожалуй, все.

«Быстротечна жизнь, — думал Волков. — Если бы понимать это в юности! А то удосужился разглядеть жену на склоне лет».

— Ну что же, товарищи, все знают, зачем мы здесь собрались. Давайте пойдем посмотрим, что нам хотят показать. А потом и поговорим в этой связи…

И остров Азель тоже был виден тогда — 8 августа 1941 года, когда перегруженные Ил-4 натужно набирали высоту. Машины, ревя двигателями, лезли и лезли в небо, все выше и выше.

Он долго слушал это движение. И все-таки пошел туда, время от времени останавливаясь, чтобы снова прислушаться, ибо шум его шагов глушил этот звук. А потом он вдруг понял, что это звучит вода, но вода иная, не море. Он сразу поверил своей догадке — море не могло так звенеть и бормотать. И он нашел эту воду. Видимо, с гор сюда, к морю, пробился ручей — он терялся во тьме, но проходил оттуда, промыв себе ложе. И не слышал его Кулик оттого, что был прилив и заполнял устье ручья, а теперь море отступило и ручей стал слышен. Кулик спустился к нему и напился, черпая холодную воду пригоршнями.

— Ничего ездишь… — Помолчал и добавил устало, а от этого очень уверенно и спокойно: — То, что тут Гнибеда гнул, его дело. Должность его такая. И если бы ты хреново ездил, хоть целый автобус отремонтируй, не взял бы я тебя в бригаду. И ребята не взяли бы. Мы десять лет здесь. И десять лет вместе, кроме Андрюхи, — он исключение. И то, что ему можно, — нельзя никому. Даже мне. А твое место вроде пересылки. Ты у нас шестой за эти годы. Понял?

…Когда маршал и Волков готовы были сойти вниз к машине, министр обороны жестом задержал их. Они оба, неловко опустив широкие стариковские плечи, маршал и, молодцевато подтянувшись, Волков — остались. Министр подошел к ним.

Когда Ольга опомнилась, за окном операционной было темно. И нечеловеческая усталость давила ей на плечи, ноги не держали ее. Из рук все валилось. Она плохо слышала, что говорят вокруг, перед глазами все плыло и качалось. И она едва добрела до своей перевязочной и легла на жесткий диван. Минин вошел к ней минут через двадцать. Уже в обычном халате с вышитыми красной ниткой инициалами над карманчиком. Она поглядела на него, не узнавая…

Он посмотрел ей прямо в глаза и усмехнулся.

— Спасибо, Михаил Иванович. — И, помолчав мгновение, добавил: — Хорошего командира полка я вырастил? А?

Кулик достал ведро и долго, остужая руки в морской воде, мыл его и чистил песком. Потом, ощущая сквозь сапоги холод, зашел в море так, что едва не набрал воды за голенища, и зачерпнул воды. И было в этом что-то странное и волнующее. Он все делал так, будто оказался на своей реке, в привычных условиях, но вокруг него и в нем самом все было иное.