Штамм. Начало

В самолете Энсел сидел у прохода, в кресле 39G. Он возвращался с семинара по обеспечению безопасности баз данных, который проходил в Потсдаме, к юго-западу от Берлина. Барбур был программистом. Участие в семинаре оплатила торговая фирма из Нью-Джерси, которая заключила с Энселом четырехмесячный контракт, опасаясь вирусных атак: по всей стране из компьютеров были уже похищены миллионы номеров кредитных карточек клиентов. Ранее Энсел никогда не покидал Америку и очень тосковал по семье. В программе четырехдневного семинара были и свободное время, и экскурсионные туры, но Энсел не покидал отеля. Он предпочитал оставаться в номере со своим ноутбуком, устраивал сеансы видеосвязи с детьми, пользуясь веб-камерой, и играл с незнакомцами в «Червы» по Интернету.

Для Анны-Марии, женщины суеверной и замкнутой, трагическое завершение рейса 753 только подтвердило обоснованность страха перед воздушными путешествиями да и вообще всякими новшествами. Она не водила автомобиль. Строго соблюдала десятки различных ритуалов, в том числе обязательно прикасалась ко всем зеркалам в доме и протирала их, точно зная, что этим отгоняет беду. Ее родители погибли в автомобильной катастрофе, когда ей только-только исполнилось четыре года — сама она чудом выжила при аварии, — и девочку воспитывала незамужняя тетка, которая умерла за неделю до свадьбы Анны-Марии и Энсела. Рождение детей только укрепило ее в отшельничестве и обострило страхи — до такой степени, что Анна-Мария, случалось, по нескольку дней подряд не выходила из дома, где чувствовала себя в относительной безопасности, полностью полагаясь на Энсела, который и связывал ее с внешним миром.

Известие о страшной беде в самолете потрясло ее до глубины души. То, что Энсел выжил, принесло ей безмерное облегчение, она восприняла это как знамение свыше, подтверждение того, что ее уход от мира и соблюдение ритуалов угодны Богу.

Энсел, со своей стороны, также от всей души радовался возвращению домой. Бен и Хейли пытались забраться на него, но он им не позволял этого из-за неутихающих болей в шее. Скованность — мышцы были как мучительно скрученные канаты — сосредоточилась в горле, но постепенно распространялась вверх, к ушам, охватывая углы нижней челюсти. Когда скручиваешь канат, длина его уменьшается. Нечто подобное происходило и с мышцами Энсела. Он покрутил головой, надеясь, что такая хиропрактика принесет облегчение… —

ЩЕЛК… КРАК… ХРУП… —

от боли его согнуло вдвое. Зря он так. Никакая хиропрактика не стоит таких спазмов.

Потом Анна-Мария, зайдя на кухню, увидела, что Энсел ставит в шкафчик над плитой пузырек с ибупрофеном. Он сразу выпил шесть таблеток — рекомендованную суточную дозу — и едва сумел протолкнуть их через горло.

Радость в глазах жены тут же сменилась страхом.

— Что случилось?

— Ничего, — ответил он, хотя от боли не мог даже покачать головой. Но все же лучше не волновать жену. — После самолета болит шея. Наверное, затекла. Неудобно сидел, когда летели.

Анна-Мария стояла в дверях, нервно ломая пальцы.

— Может, тебе не следовало уезжать из больницы?

— А как бы ты справилась одна? — ответил он резче, чем ему хотелось бы, да еще дернул головой.

ЩЕЛК, КРАК и ХРУП…

— Но что если… если тебе придется вернуться туда? Что если на этот раз они захотят, чтобы ты там остался?

Это было так мучительно — бороться с ее страхами, скрывая собственные.

— Я не могу не ходить на работу. Ты же знаешь, с деньгами у нас плохо.

Они жили только на его жалованье, тогда как в Америке практически во всех семьях работали двое. И он не мог взять вторую работу, потому что кто бы тогда покупал продукты?

— Ты знаешь… — Анна-Мария запнулась. — Мне без тебя не прожить. — Они никогда не обсуждали ее болезнь. Во всяком случае, не признавали, что это болезнь. — Ты мне нужен. Ты нужен нам.

Кивок Энсела больше напоминал поклон, потому что согнулась не шея, а талия.

— Господи, когда я думаю обо всех этих людях… — Он вспомнил тех, с кем летел через Атлантику. Семью с тремя взрослыми детьми, которые сидели через два ряда впереди. Пожилую пару по другую сторону прохода — старички проспали чуть ли не весь полет, их седовласые головы делили одну подушку. Стюардессу, крашеную блондинку, которая пролила ему на колени газировку. — Почему я, ты не знаешь? Есть ли какая-то причина, по которой выжил именно я?

— Такая причина есть. — Анна-Мария прижала руки к груди. — Эта причина — я.