Штамм. Закат

— Хорошо. Зак… Пожалуйста, выслушай меня. Ты мне доверяешь?

Что за странный вопрос?

— Да, — сказал Зак.

— Послушай меня. Я хочу, чтобы ты спрятался. Чтобы ты опустился на четвереньки и залез вот под этот выступ.

Выступ — нечто вроде невысокого карниза — шел вдоль стены тоннеля на высоте около полуметра; его подпирали консоли, и ниши между ними тонули во мраке.

— Ложись здесь и прижми к груди нож. Оставайся в тени. Я знаю, это опасно. Я не… я не задержусь слишком долго, обещаю тебе. Если кто-либо подойдет и остановится возле тебя… кто-либо, кроме меня… кто-либо… кромсай его этим ножом. Ты понял?

— Я… — Зак видел лица пассажиров поезда — окровавленные лица, притиснутые к стеклам окон. — Я понял.

— Кромсай глотку, шею… любое место, до которого дотянешься. Режь и коли, пока тварь не свалится. Затем беги вперед и снова прячься. Ты понял?

Зак кивнул. По его щекам покатились слезы.

— Обещай мне.

Зак снова кивнул.

— Я обязательно вернусь. Если же меня не будет слишком долго, ты сам все поймешь. И тогда — я прошу тебя! — беги изо всех сил. — Нора указала в сторону Нью-Джерси. — Вон туда. Беги всю дорогу, до самого конца. Не останавливайся ни по какой причине. Даже если этой причиной буду я. Хорошо?

— Что вы собираетесь делать?

Впрочем, Зак мог и не спрашивать. Он знал. Был уверен, что знает. И Нора тоже знала, что он знает.

Мариела Мартинес уже искусала руку дочери, вынуждая Нору освободить ее рот. Нора полуобняла Зака и крепко прижала к себе, так что лицом он уткнулся в ее бок. Зак почувствовал, как Нора поцеловала его в макушку. Затем Мариела снова принялась вопить во все горло, и Норе опять пришлось заткнуть ей рот.

— Ну же, смелее! — шепнула она Заку. — Давай!

Зак лег на спину и, извиваясь, протиснулся под выступ, даже не думая о разных там мышах и крысах, обыкновенных для таких мест. Он крепко обхватил ладонью костяную рукоятку ножа, прижал его к груди наподобие распятия и стал слушать, как Нора, преодолевая сопротивление матери, уводит ее прочь.

Фет сидел в микроавтобусе Управления общественных работ. Сидел и ждал. Двигатель микроавтобуса работал на холостом ходу. На Василии были жилет с отражателями, надетый поверх его обычного комбинезона, и шлем-каска. При свете приборной панели он изучал схему канализационной сети Манхэттена.

Самодельные серебряные химические боеприпасы, изготовленные стариком, лежали в задней части микроавтобуса — эту груду амуниции пришлось подпереть со всех сторон свернутыми полотенцами, чтобы снаряды не скользили по полу. Василия очень беспокоил план, разработанный Сетракяном. Слишком много движущихся деталей. Он в очередной раз бросил взгляд на заднюю дверь магазина, откуда должен был появиться старик.

Внутри магазина Сетракян готовился к выходу. Он поправил воротничок своей лучшей рубашки, его узловатые пальцы покрепче затянули узел галстука-бабочки. Сетракян вытащил одно из своих маленьких серебряных зеркал, чтобы оценить, хорошо ли сидит весь наряд. На нем был его лучший костюм.

Сетракян отложил зеркало и в последний раз все проверил. Таблетки! Он нашел жестянку и осторожно потряс ее содержимое — на удачу! Проклиная себя за то, что он едва не забыл про таблетки, Сетракян засунул коробочку во внутренний карман пиджака. Все. Он готов.

По пути к двери Сетракян бросил последний взгляд на стеклянную банку, в которой хранились останки расчлененного сердца его жены. Он долго облучал кровяного червя ультрафиолетом и в конце концов убил его — раз и навсегда. Теперь же этот орган, столь долго находившийся во власти паразита, лишь чернел день ото дня, разлагаясь, как и положено биологической субстанции.

Сетракян смотрел на банку так, как если бы перед его взором была могила любимого человека. Он именно этого и хотел: банка с сердцем Мириам должна была стать последним предметом, увиденным им в этом доме. Потому как Сетракян твердо знал: он больше никогда не вернется сюда.

Эф сидел в одиночестве на длинной деревянной скамье, приставленной к стене операционного зала. Агента ФБР звали Леш. Его стол и стул располагались примерно в метре от той незримой черты, которая служила пределом досягаемости Эфа. Левое запястье Эфа было приковано к стальной штанге — она шла вдоль стены как раз над скамьей и напоминала вспомогательный поручень, которым оборудуют ванны для инвалидов. Эфу приходилось сидеть немного ссутулившись и вытянув вперед правую ногу, чтобы удобнее чувствовать себя с ножом, который по-прежнему размещался у него за поясом. По возвращении Эфа от Палмера его никто так и не обыскал.

У агента Леша был лицевой тик. Его левый глаз время от времени самопроизвольно подмигивал, отчего в пляс пускалась вся щека, однако на речь это не влияло. На столе в его закутке стояли фотографии детей школьного возраста в недорогих рамках.

— Итак, — сказал агент. — Эта самая штука. Я все же не понимаю. Она что — вирус или паразит?