Штамм. Закат

Это Феторский, разве не так? Чистокровный украинец. В его жилах — крайне редкий напиток высшей марки. Горький, солоноватый, но с очень сильным послевкусием. Ты должен знать, еврей, я ведь отменный знаток человеческой крови. Мой нос никогда не лжет. Я учуял этот букет сразу, едва только твой украинец вошел. Так же как узнал линию его челюсти. Разве тебе это ничего не говорит?

От слов монстра у Сетракяна защемило сердце. И потому, что он лютой ненавистью ненавидел того, кто вещал в его голове. Но еще и потому, что слова эти, на слух Сетракяна, звучали правдоподобно.

В лагере, возникшем перед его внутренним взором, он увидел крупного мужчину в черной форме, какие носили охранники-украинцы, — тот одной рукой, облаченной в черную перчатку, почтительно придерживал за уздечку айххорстова жеребца, а другой — подавал коменданту его «Люгер».

Может быть, это какая-то ошибка — то, что ты явился сюда в сопровождении потомка одного из твоих мучителей?

Сетракян закрыл глаза, отгоняя от себя ядовитые слова Айххорста. Голова его прояснилась, он снова сконцентрировался на стоявшей перед ним задаче и мысленно произнес — самым громким внутренним голосом, на который был способен, — в надежде, что вампир услышит его: Ты удивишься куда больше, когда узнаешь, кого еще я пригласил сегодня себе в партнеры.

Нора вытащила из сумки монокуляр ночного видения и прикрепила его к козырьку своей метсовской бейсболки. Когда она закрыла один глаз, тоннель Северной реки окрасился в зеленый цвет. «Крысиное зрение», как пренебрежительно говаривал Фет, но сейчас Нора была особенно благодарна Василию за то, что он снабдил ее этим прибором.

Пространство тоннеля впереди было чисто, во всяком случае, если говорить о средней дальности. Однако Нора не видела ничего, что походило бы на выход. Не видела ни единого места, где можно было бы укрыться. Ничего…

В тоннеле были только она и ее мама. От того места, где остался Зак, они ушли уже довольно далеко. Нора старалась не смотреть на маму, даже через прибор ночного видения. Мама тяжело дышала, каждый шаг давался ей с трудом.

Нора вела маму под руку, буквально тащила ее по камням, устилавшим путь между рельсами; она физически чувствовала, как вампиры дышат им в спины.

Нора вдруг поняла, что ищет удобное место, дабы совершить то самое.

Не просто удобное, а лучшее место. То, что она сейчас обдумывала, было чистым ужасом. Голоса в Нориной голове — не чьи-нибудь, ее собственные — спорили между собой, выдвигая аргументы один убийственнее другого.

Ты не сделаешь этого.

Ты не можешь спасти одновременно и маму, и Зака. Ты должна выбрать.

Как ты можешь предпочесть мальчика — собственной матери?

Выбирай кого-нибудь одного или потеряешь обоих.

Она прожила достойную жизнь.

Ерунда! У нас у всех достойные жизни — ровно до того момента, когда им приходит конец.

Она породила тебя.

Если ты не сделаешь этого сейчас, ты отдашь ее вампирам. И тем самым проклянешь на веки вечные.

Но ведь Альцгеймер неизлечим. Ей становится все хуже и хуже. Она уже не та женщина, которая когда-то была твоей матерью. Сильно ли это отличается от вампиризма?

Она не представляет опасности для окружающих.

Она представляет опасность только для тебя. И для Зака.

Тебе все равно придется уничтожить ее — когда она вернется за тобой, любимейшей.

Ты сказала Эфу, что он должен уничтожить Келли.

Ее слабоумие уже таково, что она ничего не поймет.

Но ты-то поймешь!

И вот — главное: ты готова убить себя, прежде чем тебя обратят?

Да.

Но это ТВОЙ выбор.

И здесь не может быть либо-либо. Однозначного пути тем более не существует. Все происходит очень быстро: они набрасываются на тебя, и ты перестаешь существовать как человек. Ты должна действовать ДО ТОГО, как тебя обратят. Ты должна опередить их.

И все равно нет никаких гарантий.