Штампованное счастье. Год 2180

Щелк-щелк-щелк. Шарики с треском отскакивают друг от друга. Выстраиваются в нужную комбинацию. Динь-динь. Звонок. Лейтенант открывает рот:

— Ее заберет военная полиция, не волнуйтесь, рядовой. Мы гражданских не убиваем. Встаньте в строй.

— Сэр, рядовой просит разрешения сказать. Сэр, мы и есть военная полиция. Пока наряд назначат, она от голода околеет. Мы тут главные, сэр. Мы захватили планету. Я лично врукопашную троих искромсал. И еще три десятка на счет записал. И мне еще мало. Мы тут сами все решаем, сэр! Она — наш союзник, сэр! Рядовой просит содействия, мой лейтенант!

Я действую не думая, как всегда, на одних инстинктах. Я привык достигать своей цели любыми средствами. Я применяю запрещенный прием — поворачиваюсь к офицеру боком, чтобы ему был виден мой тусклый зеленый кружок, обведенный красным. Лейтенант открывает шлем. На его невозмутимом лице — тщательно скрываемое удивление. Целую секунду он колеблется: моя речь для него — вещь немыслимая. Но потом — победителей не судят — он принимает решение. Все-таки он такой же солдат, как и я. Кому же еще, как не ему, понять меня?

Щелк-щелк-щелк. Звяк. Звяк. Перебор комбинаций. Динь-динь!

— Вы из Десятой, легионер?

— Так точно, сэр. Третий батальон.

Динь-динь!

— Хорошо. Пускай садится. В последний вагон. И передайте — с солдатами не разговаривать. Пока разведка ее не проверит — она вне закона. Тут все сейчас вне закона.

— Есть, сэр!

Я едва не сказал ему «спасибо». Удержался в последний момент. Из-за своего необдуманного поведения я теперь наверняка на примете. Не думаете же вы, что на Службу работал я один? Голову даю на отсечение — среди окружающих меня серых спин таких молодцов не один десяток. Вот тот капрал, к примеру, — он как-то странно на меня смотрит. Я стараюсь гнать от себя мысли о том, что со мной будет после окончания заварушки. Возможно, проанализировав мое поведение, меня попросту спишут. Хорошо еще, если позволят уйти с честью — перед строем, под звуки оркестра. А могут попросту приказать сдать оружие и явиться в медицинский отсек. И никакого тебе наследования. Не будет Ролье Четвертого. Я надеюсь, что до этого не дойдет. Но все равно — противный холодок нет-нет да и промелькнет внутри. Мы ведь лишены страха смерти, а не позора. Я убеждаю себя, что спасаю потенциального информатора. Закладываю почву для вербовки. Неужто все полевые агенты контрразведки со временем начинают презирать пехотных офицеров?

— Мэм! Узнаете меня? Садитесь в последний вагон. Этот поезд идет в Москву. Нельзя вам тут.

— В Москву? — переспрашивает она, глядя на меня снизу. Поза ее не изменилась — руки по-прежнему безвольно свисают с колен.

— Да. Где ваш напарник? Он жив?

— Не знаю. Я искала, но меня никуда не пускают. Даже ударили. Вот сюда, — она, не глядя, тычет пальцем в бок. — Чертовы придурки. Теперь мне больно глубоко дышать.

Наш взвод уже достиг своей очереди и вот-вот начнет погрузку. Я сжимаю кулаки.

— Мэм, я должен бежать. Мэм, поторопитесь. Здесь вам опасно.

— А там?

— Там? Там не знаю, мэм, — растерянно отвечаю я.

— Что ты заладил, солдат, — «мэм» да «мэм». Лиз меня зовут. Помоги-ка встать.

Я перехватываю винтовку раненой рукой и рывком вздергиваю на ноги легкое тело. Не знаю, что со мной, но я чувствую, как эта женщина смертельно устала. Мое тело продолжает меня удивлять — я и не подозревал, что у меня есть способность к эмпатии. Я тяну ее за руку, она делает несколько вялых шагов, потом встряхивается и медленно идет дальше самостоятельно.

Я произношу ей вдогонку:

— Пожалуйста, не разговаривайте с солдатами, мэм. Это запрещено. Если спросят — вам разрешил ехать лейтенант Ардан из Пятой пехотной. Последний вагон, мэм.

— Ардан. Пятая пехотная. Последний, — повторяет она машинально. Потом оборачивается: — Сколько раз тебе говорить, чурбан! Я Лиз. Лиз Гельмих.

— А я Жослен Ролье Третий, — я смотрю вниз, мне трудно выдержать ее прямой взгляд. Кажется, она даже не мигает. И тогда я добавляю: — Рядовой…

А потом поднимаю глаза и вижу, что она про меня уже забыла. Идет себе тихонько, прижимая шлем локтем, помахивая грязными перчатками, ни на кого не обращая внимания, солдаты, с лязгом сшибаясь на бегу телами, вынужденно уступают ей дорогу, сержанты недоуменно смотрят ей вслед. Странное чувство внутри, похожее на досаду, — она могла бы мне сказать простое «спасибо». Я пытаюсь преобразовать досаду в злость. Злость — более привычное для меня чувство.

Я спохватываюсь и бегу на погрузку, стараясь не потревожить руку. Медик предупредил, чтобы я в течение часа не делал резких движений — в этот период наноботы с пластыря зарастят пулевое отверстие. Боль временами возвращается, плечо начинает печь, будто вместо пластыря к ране приложили раскаленный уголь.

Подражая сержанту с грубой заплатой выше колена, ложусь на пол ногами по ходу движения — такблок предупреждает, что с некоторых станций еще стреляют. Поезд набирает ход совершенно неслышно. Только на виражах тело немного тянет вбок.

— Внимание, сводный взвод, ознакомиться с обстановкой. Даю пакет, — нарушает сонную идиллию лейтенант.