Штандер, ножик, цу-е-фа. Повесть в рассказах

Дашка большая, она уже в шестом классе. Я ей до плеча не достаю, даже если встану на цыпочки. Да! И все ребята мне завидуют, потому что Дашка сильная, смелая и независимая.

Знаете, как она катается на лыжах? Без палок съезжает с самых крутых гор, и папа то и дело покупает ей новые взамен сломанных. Она на коньках и на велике двухколёсном умеет. А я нет.

А ещё она ужасно весёлая и часто валяет дурака, да так, что её все мальчишки обожают. Она только с мальчишками водится. Говорит, что с девчонками скучно. С ними вообще не о чем дружить.

Мальчишки её научили плеваться жёваной промокашкой через трубочку, проверять голубиные гнёзда на чердаках, проникать в подвалы, где полно диких котят и привидений. Она умеет свистеть, щёлкать пальцами по-цыгански и метать ножи в цель. А ещё — делать из пинг-понговых шариков дымовухи. Ух, они и воняют! Аж глаза щиплет. Тут уж надо на неё не любоваться, на дымовуху, а быстро дёрнуть ручку туалета и кинуть под дверь закрытой кабинки. Сразу такой визг начнётся, такое веселье!

Первым делом Дашка научила меня петь клёвую английскую песенку «Олд Макдональд хед э фам, ия-ия-йо!», все ребята в классе ходили за мной хвостиком с бумажками и карандашами, просили слова им написать.

Дашка носит синие протёртые джинсы, и все ей завидуют. В магазине таких не купишь. А с рук такие двести рублей. Их из Франции привезли папины друзья. «Шик-блеск с отлётом», — сказала мама. И палец большой оттопырила и даже посолила сверху как бы. Вот какие портки мировецкие.

А у меня простые техасы, детские, из магазина «Орлёнок». Но ничего, тоже хиппово. Я снизу их размухортила, бахрому распушила, как у ковбоев получилось. А если нашить заплатки и написать по-английски что-нибудь, вообще отпад будет. Даже лучше.

Ещё у Дашки есть проигрыватель. Она на музыке точно свихнутая. Может слушать одну и ту же песню весь день. И соседи страшно её за это ненавидят. А ей это всё равно, ей плевать. Она заводит в сто пятьдесят пятый раз: «Там, где клё-он шуми-ит над речно-ой волной, говорили мы о любв-и-и с то-о-бой…», и звук на полную катушку. Даже мама однажды не выдержала, ворвалась в комнату и свернула этой музыке башку. Но Дашку этим не испугать. Не на ту напали. Она всё починила! Сама! Головка с иголкой теперь примотана синей изолентой к лапке, а та — к простому карандашу.

— Хоп! Хей-хоп!.. Хоп! Хей-хоп. Хоп! Хей-хоп!.. — хором кричали пляшущие ребята и девчонки. — Хоп! Хей-хоп! Ха-ха-ха! Смоу-ук он дэ во-о-ота! Пумп-пумп-пум, умпа-пу-бум, пам-пам-пам па-ду-даа!

И тогда мама и папа стали удирать от нас из дома. Стали с друзьями по вечерам в лесу жечь костры, жарить колбаски на палочках и совершенно отбились от рук. Стали вести себя абы как, и уже на собрание в школу-то не загонишь, не идут ни за какие коврижки.

А нам весело. Кроме кроватей и коврика у нас есть окно с фиолетовой от сквозняка традесканцией, стенка для книг и одежды, секретер, за которым мы по очереди делаем уроки. Вернее, я делаю. Дашка не делает, нет. «Я не собираюсь тратить на эту фигню свою молодую цветущую жизнь. Я расту! Я хорошею!» — говорит. Сейчас она бренчит на гитаре песню, которая мне очень-очень нравится. Там про лошадей. Их везли на корабле через океан, а корабль этот стал тонуть. «Тыщ-ща лошадей, подков четыре тыщ-щи счастья никому не принесли-и: миной кораблю пробило днище далеко от берега земли…» Я как представлю эти фыркающие мордочки, тянущиеся вверх, вперёд, и лошади плывут, плывут, стараются и изнемогают. Страшно. «И заржали кони, возражая тем, кто в океане их топил» — такие там были слова ужасные[1].

Но у Дашки слова не ужасные никакие, и это меня злит. Песня рвётся и буксует, потому что не зажимается проклятое баре и звук выходит глухой, пукающий какой-то. На слове «возражая» Дашка топчется: возра… возра… жа… жжжа-йя, а у меня от такой натуги живот сводит, я всеми силами помогаю, чтоб она преодолела это баре-на-первом-ладу. Но нет. И снова и снова повторяется эта пытка.

У Дашки красные шершавые руки, цыпки такие, что кожа даже трескается. И тогда она морщится и прикладывает к губам лопнувшую кожу на костяшках и сосёт кровь. Это всё потому, что варежки у неё долго не живут, теряются и забываются. Мама сказала, что пришьёт их ей на резиночки, будут как у маленькой.

Сеструха умеет бесить взрослых. У неё на это много способов имеется. Если её прорабатывать решат, вызовут на педсовет например, она будет нервно щёлкать пальцами. Палец за пальцем гнёт невинно, сустав за суставчиком проходит: щёлк! Щёлк, щёлк! Это невыносимо. Даже мама с ума сходит:

— Даша! Прекрати это! Опусти руки, что ты, как Кощей, костяшками хрустишь!

— Мазэ, кричать на детей — это непедагогично.

Ещё у Дашки постоянный насморк, потому что она не спешит домой после школы и обязательно промочит ноги, а то и вместе с дорогущими джинами. А гуляет она «от зари до зари, от темна до темна» по всем дальним дворам и сырым перелескам, погреется в подъезде у батареи, подсушит варежки, и снова вперёд, навстречу новым приключениям. И ватага ребят с нею, она у них командир.