Давно я не чувствовал такого простого ребячьего веселья. Признаюсь, сам я не ожидал, что сейчас, проживший целую жизнь, я смогу получить от этого удовольствие. Казалось мне, что все эти снежные игры совсем мне не по чину. Однако омолодившаяся в новом теле душа просто требовала обычного детского веселья. Требовала и радовалась тому, что я вновь могу себе это позволить. В конце концов, сейчас я был ребенком. А потому, почему бы и нет?
Хотел я уже было побежать за остальными, как мне вновь прилетело снежком. Я обернулся, понимая, что огонь оказался случайным. Это перекидывались ребята из другого класса, и теперь, увидев, что случайно попали в меня, они весело смеялись, ожидая ответа. Который последовал быстро: мои снежки, наспех слепленные, полетели сначала в одного, потом в другого пацаненка. В одного я попал. Другой ушел от удара, и оба они отвлеклись на других соперников.
Больше я им не ответил. Не ответил, потому что увидел кое-что странное. На железном, сваренном из труб лабиринте, который, по хорошей погоде, использовался на уроках физкультуры, сидел Гриша. Гриша был не один. Худощавый парень в дубленке и цветастой шапке с помпоном вел с ним какой-то разговор.
Когда Дубленка обернулся, я узнал в нем Егора, одного из хулиганов, с которыми в начале сентября у нас была стычка на камнях у старой мельницы. Егор утер нос, сказал что-то Грише.
На Грише не было лица. С той нашей «очной ставки», что произошла, как только я попал в новое тело, Гриша стал сам не свой. Его поступок, этот бойкот, что он объявил мне из трусости, вышел ему самому боком. Класс стал относиться к Грише с настороженностью. Сторонились даже друзья.
Гриша стал одиноким. С большинством ребят он общался односложно. Было видно, что мальчик замыкается в себе. Однако, кажется, у него появились новые «друзья». Видимо, Гриша связался с хулиганами.
А потом я быстро сменил свое мнение по поводу него и хулиганов. Я понял, что он отнюдь не связался с ними. Он был у них просто жертвой.
Все потому, что Егор вдруг схватил Гришу за воротник куртки, толкнул так, что мальчик еле удержался на железной трубе лабиринта, и соскочил. Когда Егор ударил Гришу по голове, а тот ссутулился, защищаясь, я поторопился к ним.
— Э! — Крикнул я, пересекая занесенную снегом дорогу бегового кольца. — Э! Ты че творишь⁈
Оба мальчика удивленно обернулись. Егор тут же нахмурился, но Гришиного воротника не отпустил. Гриша так и остался стоять, приподняв в удивлении белесые брови.
Признаюсь, мальца мне было жаль. Пусть он оказался малодушным человеком, лжецом, но я не позволю хулигану бить на моих глазах ребенка. К тому же я считал, что Гриша уже получил наказание за свой поступок с деньгами. Наказание, возможно, даже слишком суровое.
— Медведь? — Спросил неприятным тоном Егор. — А тебе че тут надо?
— Это тебе что надо? — Захрустел я свежим снегом, направляясь к лабиринту. — Че ты его трогаешь?
— Это не твое дело, понял? — Заносчиво кивнул мне Егор.
— Это не твое дело, Медведь, — поддакнул ему Гриша хмуро.
Потом я обратился не к Егору, а сразу к Грише:
— Так ты хочешь, чтобы он и дальше тебя бил? — Спросил я у белобрысого мальчишки, и тот стыдливо отвел глаза.
Потом Гриша отпихнул Егорову руку.
— Лучше тебе идти отсюда, — понуро сказал он.
— Лучше ему идти отсюда, — я указал на Егора взглядом, обратился к хулигану: — или ты что, хочешь по шее получить?
— А кто ж мне даст по шее-то? — Ухмыльнулся тот.
— Дал уже разок. Тогда, у мельницы. Или ты забыл? Хочешь, напомню?
— Тогда ты по крысячьи, камнями!
— Так давай сейчас без камней. Вот он я, перед тобой стою.
Егор зло искривил губы. Он застыл в нерешительности, сжимая и разжимая кулаки. Потом зыркнул на Гришу.
— Как договаривались, — сказал Егор вдруг. — Встретимся за школой. Понял?
— Мгм… — Промычал Гриша как-то затравленно.
— А тебе, Медведь, лучше не лезть в чужие дела, — сказал мне Егор. — Сейчас твоих дружков-штангистов поблизости нету.
— Без сопливых разберусь, куда мне лезть, а куда не надо.
— Ну тогда пеняй на себя, — пробурчал Егор и пошел было прочь.
— Полезешь к нему, — получишь у меня по харе, понял? — Сказал я вдогонку.
Егор, удаляясь к дороге, которую отделяла от школы стена заснеженных каштанов и тополей, остановился. Снова сжал кулаки, но обернуться не решился. Спустя мгновение он опять захрустел снегом и ушел прочь.
Я глянул на Гришу.
— Чего ты лезешь, куда не просят? — Сказал тот и утер раскрасневшийся нос.
— За что он тебя? — Спросил я.
— Не твое дело.
Я хмыкнул.
— Гордый. Один против этих стоишь? Ну стой. Да только один в поле не воин, Гриша. Чего они у тебя трясут? Деньги?
Гриша смолчал, отвернулся.
— За что трясут?
— Чего ты прицепился со своими расспросами?
— А тебе так и хочется быть у них грушей для битья. Ну если хочется, то я пошел. Да только знай, что так они тебя трясти и будут. Сколько бы ты ни принес, будет им все мало. Пропасть это. И когда ты, наконец из нее выберешься, скажем, окончив школу, станешь на всю жизнь жалким и затравленным человеком.
С этими словами я пошел было прочь, но Гриша вдруг окликнул меня:
— Стой.
Я обернулся.