Штиллер

Мне вообще больше не верят, кончится тем, что, подняв руку для присяги, я сперва вынужден буду присягнуть, что это моя рука. Умора! Сегодня я сказал защитнику:

— Конечно, я Штиллер!

Он вытаращился на меня:

— Что это значит?

В упорядоченном мозгу этого законника впервые зарождается мысль: вдруг я действительно не их пропавший Штиллер, а кто-то другой. Но кто же? Вношу ряд предложений: может быть, советский агент с американским паспортом? Он шутить не желает, все, что идет из Советского Союза, — не тема для шуток. В Швейцарии же все отлично и шутить не над чем! Я предлагаю: может быть, я эсэсовец, скрывался после войны, но, почуяв запах пороха, снова вынырнул на поверхность, неизвестный военный преступник, специалист по Востоку, на них теперь спрос. Но как доказать, что я военный преступник? Чистосердечно утверждать это я не могу, без доказательств они меня не выпустят на свободу. Мой защитник не верит даже, когда я говорю, что Мексика красивее Швейцарии… Более того, начинает нервничать.

— Это к делу не относится!

Его не интересует, что у кобры для знаменитого танца змей вырывают ядовитый зуб, не интересует, как индейцы относятся к смерти и кто спровоцировал казнь мексиканских революционеров. Он сомневается даже в том, что небо Мексики принадлежит стервятникам, а недра ее — американцам. Нелегко каждый день по часу беседовать с этим человеком! Он прерывает на полуслове рассказ, который увлекает меня.

— Орисаба, а где это?

Он сразу вынимает вечное перо и не успокаивается, пока не запишет мой очень вежливый, но короткий ответ.

— Значит, вы работали в Орисабе?

— Этого я не утверждаю! — говорю я. — Зарабатывал деньги и жил.

— Как?

— Благодарю вас, отлично.

— Я спрашиваю, как вы зарабатывали деньги?

— Так, как их зарабатывают, — говорю я. — Во всяком случае, не собственным трудом.

— Чем же?

— Идеями.

— Уточните, пожалуйста.

— Я был своего рода советником управителя, — говорю я и при этом делаю бодрый жест, — на гасиенде.

Он не желает замечать моего жеста.

— Что вы называете гасиендой?

— Крупное землевладение, — говорю я и подробно описываю свою должность, словно бы и незначительную, но все сделки заключались через меня и взятки я получал с обеих сторон. Затем я перехожу к топографии Орисабы. Сущий рай! Почти тропическая зона, но выше ее. Тропическую зону я лично терпеть не могу, духота, буйная растительность, гигантские мотыльки, влажный воздух, тусклое солнце и липкая тишина, насыщенная неистовым убийственным размножением. Орисаба расположена выше, на плато, здесь веют ветры с гор, позади — белеют снега Попокатепетля, впереди — огромная голубоватая раковина Мексиканского залива, вокруг же цветущий сад величиною со швейцарский кантон. И орхидеи растут в нем буйно, как сорняки, но есть, конечно, и полезная растительность: финиковые и кокосовые пальмы, апельсины и лимоны, инжир, табак, оливы, кофе, ананасы, какао, бананы и т. д.

Сегодня мой защитник является снова:

— Вы плохо знаете Мексику!

Видно, он основательно потрудился.

— Все, что вы вчера рассказывали, — чушь, ни в какие ворота не лезет! Извольте взглянуть! — Он протягивает мне книгу из публичной библиотеки. Еще Бенито Хуарес стремился уничтожить крупные землевладения, но потерпел неудачу. Порфирио Диас был свергнут, потому что опирался на крупных землевладельцев, затем, как вам, вероятно, известно, последовал ряд кровавых революций, все они стремились к одной цели — покончить с крупными землевладениями. Революционеры жгли монастыри, расстреливали помещиков, и закончилось все диктатурой революционеров. Вот, читайте! А вы мне толкуете про «цветущую гасиенду» величиной со швейцарский кантон!

— Да, — говорю я, — если не больше!

Мой защитник качает головой.

— Зачем вы рассказываете эти дикие истории? — говорит он. — Поймите же, что так мы никогда не сдвинемся с места! Это же сплошная чепуха, игра воображения. Скорей всего, вы никогда не были в Мексике!

— Пусть так, — говорю я.

— Кто может владеть в Мексике такой гасиендой при правительстве, отменившем крупное землевладение?! — восклицает он.

— Член правительства, например…

Моего защитника это не устраивает. Он нервничает, когда что-то выходит за рамки законности; как всякий добропорядочный швейцарец, он не терпит подшучиванья над законом, любые непорядки подлежат осуждению, и место им разве что за «железным занавесом». Мой защитник с ходу делает заключение, что Мексика в руках коммунистов, но я с этим доводом согласиться не могу, точно зная, что это не так. Полезные ископаемые Мексики почти полностью в руках американцев — значит, защищены надежно, говорю я ему, а кроме того, я не склонен считать тягу к крупному землевладению идеей коммунистической, скорее общечеловеческой, так почему бы нам с ним — людям свободным — не поговорить на общечеловеческие темы? Тогда он заявляет:

— Не будем отвлекаться от дела!