Штирлиц, он же Исаев

– Вы ему скажете – старый друг. Очень старый друг. Он выйдет.

Берг в свое время требовал для генерала пожизненного заключения; генералу дали семь лет, но освободился он спустя два года с помощью людей из концерна «Хёхст», который стал преемником декартелизованного «И. Г. Фарбен». Потом «Хёхст», связанный с военной промышленностью, выдвинул Шорнбаха в военную разведку: необходимо было знать армейскую конъюнктуру. Сейчас Шорнбах – вот уже пять лет, – сидел «под крышей» политической разведки в западноберлинском «бундесхаузе», и его интересы, соединявшие армию и «Хёхст», входили в конкретное противоречие с интересами Дорнброка – чем дальше, тем сильней и заметней.

Кандидатуру Шорнбаха подсказал Бергу Максим Максимович.

– Бейте в открытую, – сказал он на прощание. – Если Бонн захочет отладить контакты с Гонконгом, он не позволит это сделать частному лицу, даже Дорнброку. Они это будут делать сами, на государственном уровне. Словом, «Хёхст» будет против Дорнброка – в это и цельте. Шорнбах клюнет: он получает деньги не столько за погоны, сколько за то, что служит «Хёхсту».

Шорнбах, заспанный, в халате и пижаме, увидав Берга, замер на пороге:

– Вы?!

– У меня к вам дело. Оно не имеет никакого отношения к прошлому.

– Что вам надо, Берг? Вы достаточно мучили меня двадцать лет назад… С чем вы пришли сейчас?

– Я хочу, чтобы вы помогли стране, генералом которой вы являетесь. Я хочу, чтобы вы помогли нам в борьбе с бандой. Нужно, чтобы вот на этом документе, написанном мною, вы поставили визу: «Срочно, дело государственной важности, принять к исполнению». Читайте. Я бы не стал вас просить ни о чем противозаконном. Читайте внимательно, и вы поймете, что в этом деле вы получите свой выигрыш.

Шорнбах прочитал листок бумаги с машинописным текстом и автоматически подчеркнул красным карандашом, который он машинально попросил у Берга, все пять пунктов: «установить наблюдение по линии МАД за домом майора Гельтоффа; найти человека, который был владельцем „мерседеса“ с простреленной дверью, установить его имя; выяснить, куда этот человек будет уходить из города, а он будет уходить сегодня или завтра; организовать наблюдение за Айсманом».

– Какую выгоду от этого мероприятия получит моя организация? – спросил Шорнбах.

– Вы поможете разоблачить банду, которая в своих узкокорыстных интересах срывает все попытки здравомыслящих политиков дать Европе мир и спокойствие.

– Я бы хотел побольше конкретики…

– Вы получите конкретику, когда начнете передавать мне сводки наружного наблюдения за бандитами и данные электронного прослушивания их бесед. Работу надо начинать сегодня же. С утра. Вот здесь – мотивировка вашего согласия, – он протянул ему второй листок бумаги, – это мое к вам личное письмо, но оно тоже носит сугубо секретный характер…

– Почему вы пришли с этим в МАД?

– Да потому, что в здешней полиции есть люди Айсмана. Потому, что в ФСА есть люди Бауэра и Дорнброка. А ваша служба, как мне известно, ориентируется на другие силы…

– Допустим… Но почему вы пришли с этим именно ко мне?

– Потому, что любой другой начал бы думать перед тем, как согласиться, а вам я времени на размышление не оставляю.

– Я был солдатом, прокурор, и я умел смотреть в глаза пулям, потому что я не был членом НСДАП и я не был в СС, хотя – в этом вы были правы – я давал приказы взрывать мосты, и дороги, и города при отступлении; этим я спасал Германии жизнь ее солдат. Поэтому я всегда имею право на размышление – даете вы мне на это время или нет, не суть важно. Я был солдатом, это верно, солдатом в чине майора, но я не был палачом, прокурор, и не шантажируйте меня.

– У меня мало времени на дискуссии о том, где лежит грань между понятиями «выполнение приказа» и «преступление». Сейчас вы охраняете наши военные интересы, и я хочу, чтобы вы выполнили свой долг.

Шорнбах взял листок бумаги и, чуть откинув голову, – очки он оставил в спальне – дважды прочитал второе письмо Берга.

– А где показания о переговорах Дорнброка с Пекином?

– Вы должны очень не любить меня, и я понимаю эту, говоря мягко, нелюбовь. Но у вас нет оснований подозревать меня в непорядочности. Если я говорю вам, что эти показания у меня будут, значит, я говорю правду. И если я говорю, что это – показания, то, значит, это – показания, и если я говорю вам, что этот свидетель заслуживает доверия, верьте мне, я имею все основания говорить так. Эти показания станут уликами после того, как вы поможете мне…

– Но если вы пришли ко мне, то, значит, кроме этих общих теоретических выкладок, – Шорнбах положил руку на письмо Берга, – бесспорно интересных, должны быть хоть какие-то гарантии для того, чтобы я вступил в дело. А гарантии – это имена…

Берг пожевал губами и ответил:

– Я не могу пойти на это. Я не вправе распоряжаться чужой жизнью. Я вправе распоряжаться своей жизнью, и поэтому я принес вам показания фрау Шорнбах, которые я выкрал из дела… За это я могу быть предан суду… И я отдаю это вам… Вот, пожалуйста.

Берг положил листки из дела на стол. Шорнбах даже не стал их просматривать. Он лишь презрительно усмехнулся и закурил.