Штирлицы не нашего времени

И еще одно: при всей соблазнительности «санта-барбарской версии», у нее есть один фатальный недостаток: совершенно непонятно, как гены Оранской династии в 1811 году (судя по дате рождения, именно в этом году был зачат Жорж Шарль Дантес) могли добраться до городка Кальмар в самой серёдке империи Наполеона I, где родился будущий кавалергард? Голландский штатгальтер в изгнании Вильгельм (будущий король Нидерландов Вильгельм I) в это время находился на австрийской службе и едва ли мог странствовать по территории Франции по той простой причине, что большую часть своей жизни против вышеупомянутой Франции воевал в составе разных армий (своей, нидерландской, после захвата Нидерландов французами – прусской, затем австрийской) и вряд ли был персоной грата на французской земле.

Его сын, тоже Вильгельм (и, кстати говоря, ровесник Геккерна), в 1811 г. закончил обучение в Англии, где жил после захвата Наполеоном родной Голландии, и отправился в Испанию воевать с французами под знаменами Веллингтона.

Таким образом, генам Оранской династии для того, чтобы принять участие в сотворении будущего Жорика Дантеса, пришлось бы преодолеть тысячи километров враждебной территории и, по меньшей мере, парочку фронтов…

И даже если предположить это «генетическое» чудо, оно ни в коей мере не способно объяснить того ожесточения, которое имело место четверть века спустя во взаимоотношениях великого русского поэта и клана Геккернов…

Действительно, попробуйте поставить себя на место Пушкина и понять, что могло бы вас заставить драться не на жизнь, а на смерть с людьми, которые, по всем видимым признакам, имели, имеют и будут иметь к вам лишь очень касательное отношение? Какая сила могла бы загнать вас в такой угол, из которого вы, с одержимостью отчаяния, требовали бы дуэли непременно до смертельного исхода, и, даже получив летальную рану, корчась в пропитанном собственной кровью снегу, упорно выцеливали бы грудь молодого человека, который, в общем-то, до момента рокового выстрела не причинил вам никакого зла?

Что это за сила?

Суперагент

… Главное заблуждение отечественного пушкиноведения заключается в том, что Пушкина принято рассматривать исключительно как поэтического гения; точнее говоря, его поэтическая гениальность затмевает от исследователей все остальное. К примеру, то, что он был государственным служащим, что по своему возрасту и опыту работы мог получать и выполнять весьма ответственные поручения; что Царскосельский лицей был вовсе не поэтическим кружком, а элитным учебным заведением, питомником для наиболее даровитых юношей из среднего слоя общества, отобранных именно для подготовки к выполнению важных государственных функций…

И вторая ошибка – представлять Пушкина отъявленным вольнодумцем, радикальным борцом с режимом и самодержавием вообще.

Но нет! Он был зол на язык, он не испытывал пиетета перед чинами, он был способен на критику или, точнее, на те или иные предложения по рационализации государственной и общественной жизни. Но если одно только отсутствие в человеке раболепства уже само по себе воспринимается как радикализм, то это проблема режима и проблема последующих исследователей этого режима!

Взглянем на его историю непредвзятым оком. Забудем, что перед нами великий поэт.

Итак, через три года после выпуска его отправляют, как бы в ссылку, в Бессарабию, в канцелярию полномочного смотрителя за «южными колониями» генерала Инзова. Однако, по непредвиденным причинам, маршрут пушкинского путешествия резко меняется. Он едет в Крым, на Кавказ, странствует в свое удовольствие и как бы бесцельно по всем южным, недавно присоединенным и склонным ко всяким «эксцессам» окраинам империи; когда же попадает, наконец, к месту своей службы, то к его странствиям и полугодовому опозданию относятся более чем снисходительно, и молодой чиновник продолжает столь же рассеянный образ жизни: странствует, опять-таки без всякой видимой цели, по Молдавии, наезжает в Одессу, вступает в масонскую ложу, знакомится с членами южного декабристского общества (с членами северного был знаком и раньше) – хороша же ссылка!

Затем вдруг переводится в Одессу, в канцелярию другого большого вельможи – графа Воронцова – известного англофила и либерала, за которым, по российским понятиям, нужен глаз да глаз. Амурничает с его супругой и пишет про своего начальника оскорбительные эпиграммы (“Полу-милорд, полу-купец”, – и так далее). Без особых, заметим, неприятных для себя последствий.

Турне завершается в родовом поместье Михайловском, где в течение двух лет «наше всё» отдыхает от трудов праведных, сочинительствуя, ведя оживлённую переписку, разъезжая по усадьбам соседних помещиков и т.п.

Всеми силами рвался в декабре 1825 г. на Сенатскую площадь, но вот незадача: дорогу перед пушкинским возком перебежал заяц. Александр Сергеевич моментально смекнул, что это – дурная примета, и повернул обратно.