Штольня в Совьих Горах

Поначалу испугался — не колдовство ли тут замешано? Недоверчиво поглядывал на юношу. Однако потом, любя достаток и зажиточность, подобрее на хлопца смотреть начал, а неделю спустя и вовсе сдался: согласился день обручения назначить.

Только и разговоров было в городе, что об этом обручении Милоша с Люкердой.

Болтали сплетницы, что дивчина платье себе новое справила, юбку гарусом вышивает и еще чего-то. Что одних лишь дудочников с десяток играть будет в этот счастливый день — гостей купцовых веселить. А что хлеба там напечено, калачей, пряников, сколько освежевали баранов, поросят и птицы всякой — не счесть того и не рассказать!

Из темной кладовки, что стояла за старым амбаром, — туда купецкие работники складывали пустые мешки и ящики, — услышал эти разговоры притаившийся там Сьлядек. Скрывался он от Милоша и горняков: дрожал перед заслуженной карой. Однако жаль ему было работы в артели, особенно теперь, когда всё по-доброму складывалось для горняков: завистлив был негодяй. Поэтому оставил он тихое укрытие и, не зная, как его примет артель, украдкой пробрался по улицам к хатенке Кулимаги. Здесь он снова спрятался в тени старой вербы, что стояла на огороде: решил дождаться прихода Милоша, когда тот возвращаться будет от Люкерды.

Светлый и теплый стоял вечер, когда на тропу, что шла от усадьбы купца к хате Кулимаги, вышел навстречу юноше дрожащий и сгорбленный Сьлядек. Не сразу узнал его Милош: предстал убийца перед ним в самом жалком виде — исхудал, согнулся, на глаза надвинута пыльная и драная шапка, лохмотья покрывали дрожащее тело — кафтан свой продал Сьлядек старьевщику, чтобы хоть краюху хлеба купить…

— Милош! — начал Сьлядек. — Сжалься над моей бедой…

Юноша отскочил на край тропы и в изумлении посмотрел на Сьлядека — не верил, что видит его снова.

— Это я, Сьлядек… — бормотал злодей. — Плохо я поступил с тобой, брат! Но смилуйся и прости меня… Злоба тогда меня ослепила, разум отняла. Потому и ударил тебя долотом. Теперь скрываюсь… Боюсь людей… С голоду помирать, видно, придется, если так еще поживу немного… А то и в темницу угожу, если ты за свою обиду ответ с меня спросишь.

— Чего же ты хочешь? — хмуро спросил Милош.

— Прости мне вину мою!

— Э-э-х, человек! Да я давно простил ее, старый разбойник, еще в тот день, когда в артель вернулся.

— Не проболтался Зыху?

— Нет. Я же думал, что ты давно удрал в дальние края!

— Благодарю тебя, брат!.. А теперь не скажешь никому?

— Нет… Чего ты еще хочешь?

— Вернуться в артель хочу. С вами вместе быть и работу делить по-прежнему… Пропаду я один — страх меня одолевает перед карой… Буду усердно работать, не стану злобствовать и завидовать, от хитрости своей откажусь. Теперь я совсем другой буду, Милош!

— Ну, что ж! Возвращайся на прежнее место. Ту штольню мы теперь наново укрепим и дальше пробивать будем. Завтра на рассвете…

Стучали топоры на склоне горы Большая Сова. Одна за другой падали березы и пихты. Лесорубы разделывали стволы на колоды, а потом кололи их на доски-обаполы, чтобы могли горняки надежно укрепить ими новую штольню.

Темный проход, уже очищенный от камней и начисто выметенный, все глубже уходил внутрь Большой Совы. Теперь уже Милош сам всей работой управлял — Кулимага уступил ему главенство в артели. В обе стороны от главной широкой штольни пробивали нынче две боковых — поменьше и поуже. Красная порода, залегавшая тут плотными слоями, словно бы сама в руки горняков давалась, и работа беспрепятственно шла. При свете масляных лампочек, подвешенных к столбам, подпиравшим свод штольни, видны были только мокрые и темные тела горняков, одетых в кожаные фартуки. Штольню вели немного наклонно — так, чтобы подпочвенная вода, буде она там окажется, могла свободно вытекать наружу и не мешать работе.

Присев на корточки или пригнувшись возле стенки темной породы, старший горняк отбивал куски руды и складывал их в деревянные корыта с двумя ручками. Когда корыта наполнялись доверху, два подручных относили их в сторону, где штольня пошире, ссыпали руду в глубокие тачки и вывозили наружу. Работавшие у входа артельщики принимали руду и укладывали ее на телеги, запряженные волами.

Возы медленно спускались вдоль горного склона по дороге, проделанной лесорубами в густой чаще леса. Руду горняки отвозили в нижний поселок, чтобы там передать кузнецам и плавильщикам, хлопотавшим возле дымарок и горнов. Возчики в ушатых шапках и суконных сермягах, изредка взмахивая кнутом, весело покрикивали на волов. Иной же от радости, что работы хватает, — на весь лес запевал песню свою любимую.

Кипела на склоне Большой Совы жизнь, наполненная радостью труда. Сколько тут стоят эти высокие и далеко растянувшиеся Совьи Горы, никогда и никто не видел такого умного и проворного в работе хлопца, как Милош.