Штопор

Следом за ним выскочила Лилита, схватила парня за руку и, отпустив ему пощечину, прикрикнула:

— Ты что, с ума сошел? А ну убирайся отсюда. — И бросилась к Михаилу.

— Мишенька, здравствуй. Ну что же ты не сообщил? — Она хотела обнять его, он поймал ее руки, отвел в сторону. Тогда она увлекла его на улицу. — Пойдем отсюда, я тебе все объясню.

Они втроем вышли на улицу, Виктор открыл машину.

— У Эллы день рождения…

Михаил придержал заднюю дверцу, ожидая, пока она сядет, захлопнул и сел рядом с Виктором.

— Если бы я знала… Почему ты молчишь?

— Потому что нам не о чем больше говорить, — ответил Михаил осипшим от волнения голосом, испытывая непонятное чувство к Лилите — и ревность, и ненависть, и — он не знал, что это — то ли жалость, то ли еще не потухшая любовь; но знал наверняка: если бы Лилита не бросилась на парня, схватившего нож, они вместе в машине не ехали бы.

— Ну что тут такого? Собрались у подруги отметить день рождения. Разве это преступление? — Михаил молчал. — Ну скажите ему, Виктор Прохорович.

Но Виктор не ответил. Лилита опустила голову и тоже затихла. Так молча и ехали всю дорогу, пока «Жигули» не остановились у дома, где жил Михаил.

Михаилу стоило немалых душевных сил, чтобы еще раз проявить внимание к своей бывшей — он уже принял решение — жене открыл заднюю дверцу.

Виктор из машины выходить не стал.

— Пойдем, — позвал Михаил.

— В другой раз, — грустно усмехнулся друг и дал газ. Михаил и Лилита поднялись в квартиру. Мать не спала, вышла к ним в прихожую.

— Я лягу у тебя, — сказал ей Михаил, чтобы объяснить ситуацию. — А завтра она уедет.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Кончался август, а жара не спадала, и солнце все так же подолгу неподвижно висело в зените, накаляя металл и камни до такого состояния, что к ним не притронуться; дождей не было с самой весны, трава давно выгорела, а листья на деревьях стали серо-коричневыми; пыль не оседала даже ночью, когда все успокаивалось и погружалось в дрему; и небо стало белесо-мутным, непроницаемым, как войлочная панама; все живое пряталось в тень, замирало и ждало в истоме, когда светило спрячется за горы и с северных отрогов начнет спускаться приятная, позволяющая дышать полной грудью прохлада.

За месяц жизни на аэродроме в долине, зажатой с трех сторон горами, где эскадрилья совместно с десантниками перекрывала тропы мятежным караванам, пробивающимся из Пакистана к действующим в горах бандам, Николай впервые за службу почувствовал неимоверную усталость. Он, бреясь, видел себя в зеркале, как похудел, как потемнела кожа на лице, сделав его похожим на мулата.

Донимали не только жара и душманы, и свои подчиненные доставляли немалые неприятности. Разумовский вроде бы притих, успокоился и работу на технике стал выполнять исправно, а неделю назад вздумал в свободное время сходить в ближайший кишлак, мирный, спокойный, купить что-нибудь из сувениров любимой девушке, и как в воду канул. Два дня назад еще одно ЧП: командир экипажа капитан Пылаев, этакий бесшабашный ухарь-пилот, не любивший уставные порядки, вместе со своим бортовым техником старшим лейтенантом Квитницким решили на вечерней зорьке рыбалкой поразвлечься. Речка всего в пятистах метрах от гарнизона, и место рыбалки — на глазах у часового; ко всему, офицеры вооружились автоматами и гранатами. А когда кинулись звать их на ужин, Квитницкого нашли на берегу реки с перерезанным горлом, а Пылаева — в кишлаке. Душманы вволю поиздевались над ним, а потом на глазах у жителей застрелили для устрашения.

Завтра Николаю приказано явиться на Центральный. Будет нагоняй… Разве мог он предположить, что эти взрослые люди поступят как мальчишки? Плохо он еще знает своих подчиненных. И Сташенков бойкот устроил, в отпуск укатил… Что ж, взялся за гуж, не говори, что не дюж; на то ты и командир…

К нему подошел старший лейтенант Грибанов, штурман из экипажа Пылаева, и доложил, что вертолет и экипаж к полету готовы. Еще за несколько дней до гибели Пылаева Грибанов обратился к Николаю с вопросом, сколько он будет ходить в летчиках-штурманах. Вопрос был резонный: офицер он хотя и резковатый, ершистый, но дело знает неплохо — Пылаев им был доволен, — а на правом сиденье третий год. Николай разрешил слетать с ним командиру звена капитану Тарасенкову. Тот слетал и развел руками:

— Псих. Я ему слово, он мне пять. Рвет машину, как хреновый наездник необъезженную лошадь…

Грибанов ему нравился — этакий напористый, острый на язык офицер, прямой, принципиальный, не боящийся сказать правду в глаза начальству, если в чем-то был не согласен. И Николай решил слетать с ним сам, запланировал сегодняшний полет к горе, где душманы спрятали оружие, которое до сих пор не найдено, и командование вынуждено было установить там пост наблюдения.

Старший лейтенант Грибанов, садясь в кресло командира экипажа, чувствовалось, нервничал, но виду не подавал, держался этаким уверенным молодцом, которому все равно с кем лететь — с командиром эскадрильи или с самим дьяволом, — а глаза возбужденно поблескивали, румянец заливал щеки.