Шторм и штиль (с иллюстр.)

– Конечно, я не знал, что с семьей. Я писал письма домой. Думал: освободят наши Павлоград, и жена получит все сразу... Тогда многие с фронта писали в оккупированные города и села. Такие треугольнички, без марки. Наша почта где-то хранила их и отсылала по адресу в освобожденные районы. Освободили и Павлоград, но ответа я не получил... Подвернулся случай, меня отпустили на несколько дней домой. «Домой»! - На его губах мелькнула горькая улыбка.- Приехал, а оказалось, что дома у меня уже нет. Нет и семьи - ни жены, ни детей... Фашисты заперли их в школе и заживо сожгли. За то, что семья директора школы, за то, что я и моя жена - коммунисты... Люди рассказали, что детские крики были слышны, пока не упала пылающая крыша...

Вербенко подошел к фотографии и остановился -

– Это они кричали... Витюшка и Юрик... Мои дети… Меньшего звали, как и вас, Юрий. Ему сейчас было бы столько же, сколько и вам. И вот тогда я поклялся не снимать военного кителя, до конца моих дней служить на флоте. Воспитывать таких, как вы, потому что в каждом из вас я вижу своих сыновей...

– Товарищ капитан третьего ранга... Григорий Павлович, я ведь не знал... Простите, пожалуйста, что растревожил вас своими вопросами.

– Ничего, ничего,- остановил его Вербенко движением руки.- О прошлом надо вспоминать почаще. Потому что враг снова разжигает пожар, чтобы бросить в огонь чьих-то детей. Тех, которые живут сегодня. Тех, которые появятся на свет...

Он сел к столу, выдвинул ящик, взял сигареты и протянул Юрию.

– Курите, пожалуйста.

– Спасибо, не буду,- почему-то отказался Юрий, хотя ему очень хотелось закурить. Он смотрел на посеревшее лицо Вербенко, на его лысеющую голову, на тяжелые веки, прикрывающие, казалось, всегда сердитые глаза, на его твердые неулыбающиеся губы и видел перед собой не сурового замполита, а просто человека, пережившего непоправимое горе, но не сломавшегося, а до конца своей жизни ставшего на боевой пост.

Вербенко закурил сигарету и, взглянув через очки прямо в глаза Баглаю, вдруг спросил:

– Ну так что же, снова Соляник?

Переход был таким неожиданным, что в первое мгновение Юрий онемел. После всего, что тут сейчас говорилось, история с Соляником показалась ему мелкой, не заслуживающей внимания. О ней даже вспоминать неловко. А замполит ждал ответа... И Баглай поспешно сказал:

– Все уладится, товарищ капитан третьего ранга.

– Как уладится? - поднял тяжелые веки Вербенко.- Расскажите по порядку, с чего у вас началось и чем кончилось?

Баглай вконец растерялся. Вопрос поставлен четко и прямо. И отвечать на него надо так же. Но он уклонился от прямого ответа:

–Может быть, я погорячился, товарищ капитан третьего ранга... Соляник разлил краску на палубе и мне почудилось, что сделано это нарочно... А потом он пререкался, вел себя просто нагло. Ну и...- Юрий запнулся. - И я оставил его на две очереди без берега.

– А почему вы думаете, что он опрокинул краску нарочно? Разве с вами такого не могло случиться?

– Конечно, могло... Но тут другое...

– Что именно?

Юрий понял, что перед этим человеком он не может, не имеет права изворачиваться и фальшивить. Но и всю правду вот так сразу сказать тоже трудно.

– Неуважение к новому командиру...

– Почему неуважение? Вы дали для этого повод? Юрий вспомнил, как после вечера художественной самодеятельности он догнал Лялю, намереваясь проводить ее домой, хотя прекрасно понимал, что Ляля и Андрей - не просто знакомые.

– Да, повод был, товарищ капитан третьего ранга,- опустив голову, глухо сказал Баглай.

– Это хорошо, что вы... не кривите душой. А теперь, как говорится, возьмем голый факт. Соляник пролил на палубу краску, вы назвали его «чучелом» и оставили без берега. Оскорбили, да еще и наказали человека... Я советую вам извиниться перед Соляником и отменить свое взыскание.

Всего мог ждать Юрий, только не этого.

– Товарищ капитан третьего ранга! Как же это - отменить?.. Извиниться?..

Вербенко протянул руку за новой сигаретой и неторопливо заговорил:

– Чтобы наказать подчиненного, мужества много не требуется, достаточно власти. Но военный устав писан не только для рядовых матросов, но и для офицеров, и для вас в том числе. В нем и для Соляника, и для вас - справедливость одна. Вы это хорошо и сами понимаете. Перед государством, перед военным уставом мы все равны, только должности у нас разные. Но из этого не следует, что вы можете использовать свое служебное положение, как вам вздумается.

Юрий Баглай сидел пораженный. Все смешалось в его голове... Может, прислушаться к совету этого мудрого человека, прожившего такую трудную жизнь и воспитавшего не одну смену моряков? Но как же извиняться перед матросом? Да еще перед Соляником?!

И он почти простонал:

– Не могу я... Пусть лучше так все остается, а вы наложите на меня взыскание.

– Значит, я - на вас, вы - на Соляника, а Соляник на кого?