Штормовое предупреждение

Инфляция, переход на десятичную систему, трехдневная рабочая неделя, хаос в производстве, скачок цен на нефть, ирландские террористы приносят в кейсах и пакетах бомбы на английские улицы, подкладывают их в урны. Эпоха, наполненная (как, впрочем, и любая другая) роковым нарастанием отрицания всего и вся, нетерпимости. Происходит много всякого разного, это факт, но люди предпочитают утешаться фактами гораздо более весомыми, основательными и приятными — по большому счету все идет по-старому. Королева по-прежнему на троне и по-прежнему любима всеми подданными, за исключением горстки горластых панков. Англия частенько спотыкается, но все еще хорохорится. Профсоюзы воюют с собственными начальниками и с правительством; когда обе стороны не могут прийти к единому решению, вмешиваются тори или лейбористы. Кофе — растворимый. Хлеб продается уже нарезанным. Погода дождливая. Машина (у Чарли Бака) — "триумф-толедо", модель 1973 года, цвет сливовый, стартер постоянно заедает.

Сегодня, третьего мая, Чарли задействован в забастовке. Чарли, как когда-то его отец, работает наборщиком в корпорации "Таймс". И также, как когда-то его отец, участвует в забастовках, это, в сущности, уже традиция, ритуал. Они никого особо не пугают и не удивляют. Хотя по поводу этой забастовки сокрушаются и политики, и граждане, которые нынче не бастуют, и газеты, но таковы особенности жизненной фактуры на данный исторический момент в данной стране. Нет, нас никогда не оставит тяга к промышленным переворотам, и никогда не перестанут расти цены, и пиво всегда будет теплым и темным, с металлическим фабричным привкусом. Если в Англии и существует общенародная вера, то это вера в незыблемость традиций и привычек.

Чарли Бак время от времени дышит на пальцы, пытаясь их согреть: холод страшный, весна называется… Чарли уже семь с лишним часов мается в пикете, выстроившемся на Грейз-Инн-роуд. Посреди мостовой чадит жаровня с тлеющими углями, прямо напротив входа в офис, где обитают начальники их газеты.

Как и большинство его соотечественников, Чарли знает все заранее, и потому его гложет нетерпение, порожденное предсказуемостью происходящего. Поначалу забастовка (на этот раз они что-то долго волынят) всегда воспринимается как развлечение, пусть и на любителя. Смутно припоминается война: та же уверенность в неизбежности победы, даже в самые опасные моменты; причем, как ни странно, именно в эти моменты война казалась особенно томительноскучной, ведь еще столько времени надо ждать, пока все свершится, пока победа будет за нами…

И здесь тоже победа будет за ними, за пикетчиками. Начальство уступит. Куда оно денется? Так было и так будет всегда. Уступит, а Чарли и все остальные получат деньги за дни простоя, и жизнь пойдет как раньше, по накатанной колее.

Чарли смотрит на часы. Пора уж и домой. Он собирает свои пожитки, прячет в полиэтиленовый пакет остатки сэндвича, приготовленного женой, термос с кофе и книжку Сидни Шелдона. Он поводит застывшими плечами и поднимает руку — всем общий привет — их человек семь. Они в ответ бормочут: "Ну, будь". Двое тоже поднимают руку. Одна рука черная — это их карибский африканец, высокий малый лет пятидесяти с лишним, чуть сутулится, курчавая шапка волос тронута сединой. Рука искалеченная, без среднего и указательного. Вторая рука принадлежит молодому парню в джинсах, дымящему самокруткой. Пиджачок в "елочку" висит на нем, как на вешалке, изрядно поношенный. Тем не менее часы у этого сопляка будь здоров, "Ролекс".

— Пока, Снежок.

— Пока, Чарли. Ты у нас молодцом, парень.

— Майк!

— Не забудь проголосовать. У них там эта лавочка до десяти.

— Мне без разницы кто, один черт, — бурчит Чарли.

— А как насчет картишек? — спрашивает Снежок.

Чарли переводит на него взгляд, поскольку Снежок смотрит на него вопрошающе.

— А что, кто-то собирается играть? — интересуется Майк.

— Мне надо идти, — говорит Чарли.

Он разворачивается и бредет к автобусной остановке и, уже не оглядываясь, вскидывает согнутую в локте руку: до завтра.

— Так что насчет картишек? — спрашивает Майк.

Но Снежок молча направляется к другому краю пикета.

--

Тем временем в пяти милях от бастующих жена Чарли, Морин, бежит по дорожке маленького городского парка. Этот маршрут уводит ее прочь от муниципальной квартирки, в которой она обретается вместе с Чарли и их сыном Робертом. На Морин нейлоновый тренировочный костюм, голубой, и белые спортивные тапочки. Легкие ее при каждом вдохе печет огнем, ноги сводит от боли. Еще немного, и она дотру-сит до пруда, где обычно дети катаются на лодках, но сейчас вода спущена, и там одна зеленая жижа, а у пруда Морин развернется и побежит назад, к дому.

Это самый противный момент, потому что больший кусок маршрута еще впереди, и все тело протестует. Но она не поддается бунту. Она крепче сжимает губы и прищуривает глаза, чтобы лучше видеть пруд, до которого, как ей кажется, еще бежать и бежать. Она слышит свое надсадное пыхтение, чувствует, как в такт ударам подошв о землю подпрыгивают и опадают груди.