Штормовое предупреждение

Что-то заставляет Карен мгновенно насторожиться. Секунду в сознании быстро прокручиваются последние дни. Каждая встреча, каждый разговор, каждое задание. Все требовательно указывает в одном направлении.

Невозможно. И тем не менее.

Когда она задает следующий вопрос, вой ветра за окном и треск поленьев в камине словно затихают. Все отступает назад, чтобы она не упустила ни слова, ни единого нюанса в том ответе, который получит.

— Значит, он взял твой телефон по ошибке, — говорит она как можно непринужденнее. — Да, неприятно. А когда это было последний раз?

— В первый день Рождества, — со вздохом отвечает Альвин. — Папаша взял мой телефон, а потом вдобавок уронил его в унитаз, как раз перед уходом. Он дал мне свой, но целый день сидеть на работе с его мобилой — вообще не прикольно. Я пасу стариков в люсвикском интернате, — добавляет он.

— Да, понимаю, нужен свой гаджет. Но приятелям ты все равно ведь мог позвонить.

— Мы только эсэмэски шлем.

— И ты никому не звонил? Домой маме, например?

— Может, и звонил. Да, точно, звонил… Он взял с меня слово, что около восьми я позвоню мамаше, разбужу ее. А откуда вы знаете?

Альвин недоумевает, и в ту же секунду раздается голос Уильяма Трюсте:

— Держи свой мобильник, Альвин. И поспеши, твои приятели ждут возле дома в машине.

Альвин быстро хватает мобильник и выбегает вон, а Карен тем временем успевает заметить, как Хелена бессильно глядит то на мужа, то на нее, потом отворачивается и выходит вслед за сыном.

Уильям спокойно стоит в дверях, скрестив руки на груди. Мгновение они смотрят друг другу прямо в глаза. Карен понимает, правда открылась неожиданно и некстати для них обоих и теперь зловонной кучкой лежит между ними. Когда происходило убийство Фредрика Стууба, домой из Люсвика звонил не Уильям Трюсте. Звонил Альвин.

Мерзавец, думает Карен. Использовал сына, чтобы создать себе фальшивое алиби.

— Почему? — спокойно говорит она.

Он не отвечает. Стоит, задумчиво глядя на нее. И только когда она замечает на лице Уильяма Трюсте сожалеющую, почти огорченную улыбку, удивление сменяется страхом. Медленно Карен делает несколько шагов назад и, повернувшись на пол-оборота, быстро наклоняется, чтобы поднять с полу сумку. Почти успевает.

Она слышит хлопок входной двери и краем глаза замечает движение. Твердая рука обхватывает ее сзади за шею, и край каминной полки потихоньку приближается, как в замедленном фильме.

А затем все чернеет.

71

Открыв глаза, она ничего не видит. Снова закрывает, пытается унять панику.

Следом пробиваются другие ощущения. Слабый запах сырости, понимание, что она лежит на чем-то твердом. Не смея шевельнуться, она проводит пальцами по поверхности. Шершавая, холодная. Скала? Нет, плоские, ровные, прямоугольные плиты. Надгробия в Гудхейме. Я умерла?

Нет, эти камни поменьше, одинаковые и лежат впритык друг к другу. Кончиками пальцев она чувствует маленькие ложбинки стыков. Знаю, знаю, что это, думает она. Кирпичи. С трудом напрягает шею, приподнимает голову. Боль. Глухая, дергающая, надо лбом. И здесь есть свет. Откуда-то идет слабый, неверный свет. Ее разом захлестывают дурнота и облегчение. Не умерла.

Она проводит рукой по лбу — ладонь мокрая. С сомнением подносит ее к губам, осторожно лижет — металлический вкус. И как только сознание регистрирует вкус крови, возвращается память, короткими беспощадными фрагментами. Страх, безнадежная попытка убежать, чужая рука на шее, лоб ударяется об острый край каминной полки. В тот же миг она осознает, что здесь кто-то есть.

Она здесь не одна.

* * *

Как можно быстрее Карен переворачивается, поднимается на корточки. Выждав несколько секунд, встает. Ее шатает, она ощупью пытается за что-нибудь ухватиться.

Уильям Трюсте сидит в кресле, положив ногу на ногу и обхватив ладонью поставленный на колено стакан. Пол-лица освещено латунным семисвечником, который стоит рядом на столе.

— Ну-ну, Карен. Что же нам с вами делать?

Она молча смотрит на него. Обводит взглядом полки с рядами винных бутылок и стаканов, дубовый стол с шестью стульями, деревянные бочки у дальней стены. Машинально оборачивается, ищет глазами выход.

— Забудьте, — слышится голос Трюсте. — Вы отсюда не выйдете.

— Что вы намерены делать?

Неужели это ее голос? Слабый, хриплый, чужой.

— Мне искренне жаль, Карен, но вы сами поставили себя в такое положение. Не надо было впутывать моего сына.

Ты сам его впутал, думает она. Манипулировал родным сыном, чтобы создать себе алиби. “Нечаянно” уронил его мобильник в унитаз, чтобы ему пришлось взять твой. Взял с него слово позвонить домой из Люсвика, когда ты сам был у карьера. И визит к несчастному отцу занял наверняка не больше пяти минут, а не час, как ты утверждал. Психопат окаянный. Как же я, черт побери, не разглядела? Грандиозное самомнение, наигранное смирение, обаяние. Способность дурачить окружающих, потоки слов. Полный набор.

И с растущим ужасом она думает о самой верхней строчке в списке симптомов: неспособность к эмпатии.

Вслух она говорит:

— Зачем вы это сделали? Что вы выигрываете?