Штормовое предупреждение

Карл порывается что-то сказать, но молчит, потому что Карен набирает полную грудь воздуху и, в упор глядя на него, говорит:

— За рулем была я.

Он не отводит взгляд. Пристально смотрит на нее. Молча ждет.

* * *

И она рассказывает. Говорит о том, что словами описать невозможно. О том, как дальнобойщик неожиданно повернул, о том, что Джон и Матис погибли мгновенно, а ее саму вырезали из автомобиля, причем почти без физических травм. О том, как полиция позднее сообщила, что дальнобойщик накачался амфетаминами, чтобы доставить груз в сроки, назначенные экспедиционной фирмой. О том, что она не могла оставаться в Лондоне. Единственный путь к жизни — вернуться. Домой. В Доггерланд, в Лангевик, в дом, где она выросла.

Карен рассказывает обо всем. Только ни словом не упоминает о ссоре с Джоном в то утро, о раздражении, заставившем ее сесть за руль, хотя вообще-то вести машину должен был он. Ни слова о том, что она толком так и не привыкла к правому рулю, хоть и прожила в Лондоне столько лет. Ни слова о чувстве вины, которое с тех пор грызло ее каждый день. Отъедало по кусочку.

Но все остальное она рассказывает. Без эмоций, будто речь идет о ком-то другом.

И она не тонет.

46

Все происходит ровно в четверть пятого. Неожиданно, как бывает, когда от резкого порыва ветра окно распахивается настежь и тотчас же грозит опять захлопнуться. Возможный выход.

Большая сумка, и ничего больше, только самое необходимое. Сердце бьется учащенно, когда Эйлин Рамнес думает о большой спортивной сумке, которую спрятала за садовой мебелью, сложенной в кладовке возле гаража. Эту сумку она упаковала меньше сорока часов назад и оттащила в единственное место, где он, пожалуй, ее не найдет. С уверенностью лунатика она тогда бесшумно сновала между шкафами, ванной и кухней, все время бдительно прислушиваясь к каждому изменению в его храпе. А закончив, простирнула мокрые пижамные штанишки Тюры.

Сейчас, глядя на кафельную стенку перед собой, Эйлин вновь мысленно перебирает содержимое сумки. Две перемены одежды для малышей и одна для нее самой, белье, лекарства, болеутоляющие таблетки, пакетик конфет, две тонкие книжки сказок, новая банковская карточка, зарядник, наличные. Паспорта, ее собственный и детей, надо будет забрать из сейфа. Она прочла об этом в Сети, сама бы не додумалась. Конечно, без паспортов нельзя. Почему я об этом не подумала? А еще медвежонок и кролик, если я про них забуду, то дети… Мысли растекаются.

Я не смогу, думает она. Черт, он прав, я же ничего не умею.

Она отрывает клочок туалетной бумаги, вновь смотрит на часы. Семь минут назад Бу без предупреждения сел в машину и уехал в контору. Субботний вечер, удивленно думает она. Почему-то ей всегда представлялось, что если такое вообще случится, то в будний день. В обычный рабочий день, когда у нее будет достаточно времени, чтобы все сделать как надо. Сегодня он просто заберет в конторе документы и через час вернется, если поедет прямо домой, а глядишь, и раньше, если поспешит.

Нет, времени слишком мало, думает она. Слишком рискованно. Лучше подождать до другого раза. Может, он теперь на несколько дней уймется, обычно так и бывает после такого взрыва, как нынешней ночью. Разумнее подождать до после праздников, когда он опять начнет работать по-настоящему. Тогда я смогу все лучше спланировать, не дергая детей.

Она встает, застегивает брюки, спускает воду. Чувствует внутри уколы боли. Поднимает регулятор смесителя, моет руки, смотрит, как вода льется по обручальному кольцу, стекая в широкую раковину и в слив. Она поднимает голову, встречает свой взгляд в зеркале, смотрит на почти полностью заплывший правый глаз, на черную болячку на разбитой губе, новые следы пальцев на шее. На этот раз бессмысленно доставать коробочку с крем-пудрой разных оттенков. Даже Бу это понял. “Мама поскользнулась на лестнице”, — сказал он вчера за завтраком. Ответом было молчание. Она склонилась к Миккелю, чтобы успокоить мальчика, но не посмела встретиться взглядом с Тюрой.

Эйлин опять быстро смотрит на часы, прошло уже одиннадцать минут. Если я… нет, не успею, надо подождать. Ради детей…

Мысли обрываются, перед глазами одна за другой мелькают картины: медвежонок Тюры, лужица мочи на лестнице. Мгновенная догадка еще прежде, чем она открыла дверь детской. Миккель спал, ни о чем не ведая, как она и думала. И Тюра. Спрятавшаяся под одеялом, с широко открытыми глазами, в мокрых штанишках.

Эту картину ей не забыть никогда.

“Не бойся, малышка”, — сказала она, снимая с дочки мокрые штанишки и надевая сухие.

Тюра не ответила.

“Все уладится, мама обещает”, — снова и снова повторяла она, поглаживая ее по голове.

“Мама обещает”.

* * *