Штрафбат 999

Обер-фельдфебель Крюль в каске шагал через казарменный двор, перемахивая лужи или вдруг останавливаясь и глазея на небо. Скорее всего, он собрался в спальные помещения рот — предстоял еще один каждодневный спектакль, их осмотр.

Обер-лейтенант Обермайер, проводив его взглядом, отвернулся, опустил светомаскировочную штору, на ощупь пробрался через комнату, зажег свет и секунду или две стоял, щурясь. Потом налил себе полстакана крепкого коньяку и одним глотком выпил. Обермайер решил в этот вечер напиться. А в спальных помещениях дожидались прибытия дежурного унтер-офицера, пытаясь угадать, какой кубрик у него на очереди.

Как, впрочем, и следовало ожидать, выбор обер-фельдфебеля Крюля в тот вечер пал на кубрик, где разместилась четверка вновь прибывших.

Крюль начал с того, что обнаружил на полу под последней койкой камешек, вернее, просто довольно крупную песчинку. Зажав ее между большим и указательным пальцем и брезгливо оттопырив при этом остальные, он без слов бросил ее на пол. Никаких комментариев не последовало — обер-фельдфебель словно воды в рот набрал.

Затем он, поставив перед одной из тумбочек табуретку, несколько раз повозил пальцем сверху по тумбочке, но пыли на ней не обнаружил. Обнаружить ее удалось только на потолочной балке и на оконной раме. Подойдя к вытянувшемуся в струнку дневальному — им был экс-обер-лейтенант Штубниц, которому уже сегодня досталось от Крюля на дворе, — он грязным пальцем прочертил у него на лице несколько аккуратных квадратиков — на щеках, на лбу, на носу. И все это проделывалось молча. В кубрике царила тяжкая, напряженная, парализующая тишина, был слышен лишь звук шагов обер-фельдфебеля Крюля да его презрительное фырканье. Никто не решался даже пальцем пошевелить — двадцать два человека лежали на койках, если можно так выразиться, по стойке «смирно» — руки по швам, натянув отсыревшие одеяла до подбородка и дожидаясь неизбежного. Из угла доносилось хриплое надсадное дыхание астматика рядового Райнера, некогда доктора Фридриха Райнера, мюнхенского адвоката, с 1939 по 1943 год — заключенного концентрационного лагеря Дахау, с весны 1943-го помилованного и переведенного в 999-й штрафбат. Убедившись, что дневальный разрисован вполне достойно, Крюль приступил к осмотру тумбочек. Из первой он выбросил на пол только нательное белье, из второй все, что было внутри, третья и четвертая остались в неприкосновенности, из пятой на пол полетело снова нательное белье, шестую постигла участь второй. Все описанные действия совершались без единого комментария. Седьмая тумбочка принадлежала новичку Карлу Шванеке. Открыв ее, Крюль невольно отпрянул: внутри царил хаос. Катастрофа. Единственное, что размещалось в жалком подобии армейского порядка, так это фотографии обнаженных девиц изнутри на дверце.

Подавив любопытство, Крюль мельком взглянул на них, после чего заставил всех подняться с коек — ему вздумалось проверить, вымыты ли ноги у личного состава, — перед задуманной им вечерней «зарядкой» на казарменном дворе ступни должны быть непременно чистыми. Но в тот вечер он отчего-то решил не заниматься этим, ограничившись тем, что строевым прогнал обитателей кубрика мимо распахнутой тумбочки Шванеке, отдав команду «равнение налево».

Потом выгнал всех во двор казармы. «Зарядка» продолжалась минут тридцать. Нелепо и абсурдно выглядевшие солдаты в коротеньких ночных сорочках, в деревянных шлепанцах на ногах подпрыгивали сначала, как зайцы, потом как лягушки, а после этого отрабатывали утиную походку.

К концу трое солдат едва не свалились от сердечного приступа: астматик Фридрих Райнер, Эрнст Дойчман и фон Бартлитц. Да и остальные выглядели немногим лучше — побледневшие, забрызганные грязью, шатающиеся полумертвецы. Все, кроме Шванеке, — этому новичку, казалось, все было нипочем, ухмыляется себе да поругивает втихомолку мучителя Крюля. Это ему даром не обошлось — обер-фельдфебель подкинул ему в нагрузку сделать пару кругов бегом по двору. Но и это не стерло ухмылку с физиономии Шванеке, казалось, она намертво и навек припечаталась к ней.

Потом, наверное, с час все отмывались и отскребались от грязи, после этого вылизывали кубрик и где-то уже в начале двенадцатого им было милостиво позволено улечься спать в надежде, что среди ночи их, скорее всего, все же не поднимут.

Эрнст Дойчман навзничь лежал на койке, усилием воли заставляя себя дышать глубоко и размеренно. Сердце выпрыгивало из груди. Постепенно ему стало лучше, головокружение прошло, оставив лишь отвратительную слабость, когда все тело словно наливается свинцом.