Штрафбат 999

Это был совершенно не тот доктор Кукиль, которого Виссеку доводилось видеть и слышать прежде на конференциях, приемах и всякого рода публичных мероприятиях. В палату ввалился взъерошенный мужчина без пальто в съехавшем набок галстуке, взмокший от пота. Он ничем не напоминал напыщенного, спесивого эксперта, представившего суду заключение в ходе процесса над Эрнстом Дойчманом. Сейчас это был постаревший на десяток лет мужчина, от былой самоуверенности которого и следа не осталось. Едва взглянув на Виссека, он бросился к лежавшей на койке Юлии.

— Зачем, зачем ты сделала это? — охрипшим от волнения голосом спросил он.

Францу Виссеку показалось, что вопрос лишь формально был обращен к Юлии, а на самом деле он хотел спросить себя: зачем, ну зачем все так обернулось? По воле какого злого рока эта цветущая женщина должна сейчас страдать, балансируя на грани смерти?

— Добрый вечер, коллега Кукиль, — негромко приветствовал его доктор Виссек.

Произнесено это было не без сарказма.

— Что? — не понял Кукиль.

На мгновение повернувшись к нему, он обвел его рассеянным взглядом, потом снова обеспокоенно стал смотреть на Юлию.

— Сколько актинного вещества вы ей ввели?

— Два раза по 5 кубиков.

— Боже! А это не много?

— А разве есть смысл опасаться чего-либо? — пожал плечами доктор Виссек.

— А что еще вы предприняли? Сульфонамид?

— Мы все предприняли.

Доктор Кукиль пощупал пульс Юлии, потом, как и профессор Бургер, встав на колени, приподнял ей веки и стал изучать зрачки.

— Каково ваше мнение? — спросил он Франца Виссека, поднявшись и по-прежнему не отрывая взора от Юлии.

Впрочем, мнение Виссека интересовало его мало. Он и сам отлично понимал: шансы почти равны нулю. Повернувшись, доктор Кукиль медленно направился к дверям, казалось, каждый шаг стоил ему неимоверных усилий.

Доктор Виссек посмотрел ему вслед. Ненависти к этому человеку он больше не испытывал.

В Борздовке царил большой переполох. И не только потому, что обер-фельдфебель со своей раненой ягодицей стал центром всеобщего внимания: ввязался в продолжительную дискуссию с Кроненбергом по поводу смены повязки, да и вообще лез ко всем по всякому поводу и без. Внес свой вклад и Шванеке. И второй, и третий допросы, проведенные обер-лейтенантом Обермайером, как и первый, оказались безрезультатными. Шванеке напрочь отрицал свою причастность к гибели Беферна. Действовал он как человек, искушенный в таких делах, и почти убедил Обермайера, что, мол, все подозрения в отношении его беспочвенны.

— Дело ясное, иногда такие мыслишки приходили мне в голову, мол, взять да и… Ну, словом, вы понимаете, о чем я… Но кому из солдат они не приходят? Скажите, герр обер-лейтенант, какому солдату они не приходят в голову, если твой начальник… Вы понимаете меня! Но решиться на такое? Да боже избави! Вы же сами сказали, просто так это не бывает — нужно все продумать и подготовить. А у меня и времени на это не было. Посудите сами — сначала я валялся в госпитале, потом меня прямиком на пост отправили. Откуда мне было знать, что именно тогда обер-лейтенант Беферн заявится именно ко мне с проверкой? Все было так, как я рассказывал: значит, говорю ему: «Вы там поосторожнее, герр обер-лейтенант! Там засели снайперы!» А обер-лейтенант мне и говорит: «Пересрал небось, говнюк?» И возьми и высунись, а тут хлоп! И конец. Вот так все и было!

Протоколы допросов вместе с рапортом доктора Хансена Обермайер передал гауптману Барту и вдобавок имел с ним телефонный разговор. Каким-то образом линия уцелела, и связь оставалась сносной.

— Все это лишь предположения… — высказался Барт. — Ничего вам этому субъекту не доказать. Никто ничего не видел…

— Так как мне с ним быть? — недоумевал Обермайер. — Посадить под арест?

— Нет, это незачем.

— Но ведь он может…

— Вы хотите сказать — он может дать деру? Куда? К партизанам? Ему отлично известно, что партизаны пленных не берут. А через передовую к русским ему не пробраться. Нет-нет, держите его в пределах досягаемости. Пристройте его где-нибудь при штабе, он малый сообразительный. И ни в коем случае не давайте ему понять, что вы до сих пор его подозреваете. Да, вот я еще о чем хотел вас спросить… Почему вы вообще столько внимания уделяете этому якобы убийству? Если мне не изменяет память, вы и сами этого Беферна недолюбливали.

— Тут дело в принципе, герр гауптман.

— Мой дорогой Обермайер. Вы когда-нибудь здорово поскользнетесь на своей принципиальности. Прислушайтесь к моему совету… Кому-кому, а мне известно, что такое игра в принципиальность.

В результате Шванеке остался в Борздовке при штабе. Однако всем, кто его знал до сих пор, бросалась в глаза произошедшая с ним перемена. Он стал еще ворчливее и замкнутее, а отвечая на вопросы любопытных, просто отбрехивался. И все время пребывал в странном беспокойстве, даже по ночам спать перестал. Словно зверь в клетке, он не находил места — то отправится кружить вокруг Борздовки по снегу, то пойдет по дороге на Бабиничи, то в сторону Горок или Орши…