Штрафбат. Наказание, искупление (Военно-историческая быль)

На выполнение боевой задачи, поставленной командармом-3 генерал-лейтенантом Горбатовым, нам отводилось трое суток. Наш штрафбат передавался в оперативное подчинение 41-го стрелкового корпуса и взаимодействовал со 120-й гвардейской стрелковой дивизией. Из этого расчета были щедро выданы боеприпасы, а также и далеко не богатый сухой паек на трое суток (консервы, сухари и сахар). Взводу разведки, который фактически сформировал уже я, была поставлена задача выполнять обязанности авангарда, то есть подразделения, идущего первым и прокладывающего путь всему батальону. За своих подчиненных я был спокоен, но больше волновался за себя, смогу ли владеть собой, не растеряюсь ли в сложных ситуациях, смогу ли управлять подчиненными. Лыжному батальону, подумали тогда мы, наверное, будет легче на лыжах-то! А у нас были сооружены только конструкции из пары лыж в виде санок под станковые пулеметы «Максим». Да еще лыжные же волокуши для транспортировки раненых и даже убитых, если они будут, чтобы не оставлять их во вражеском тылу. Мне лично глубокие снега не казались особенно отягчающим обстоятельством. Еще свежи были в памяти впечатления от зимних лагерей в военном училище на Дальнем Востоке.

Здесь я прибегну еще раз к небольшому отступлению от хронологии своего повествования и вернусь в 1942 год. Тогда, в начале февраля, нам, курсантам пехотного училища в Комсомольске-на-Амуре, предстояло выйти в зимние лагеря на 18 суток. Снег там, особенно в тайге, был, как говаривал наш училищный преподаватель-балагур майор Бабкин, «по самые я… извиняюсь!». То есть чуть ли не до пояса, а морозы в феврале там зашкаливали за 35 градусов! В глубь тайги на 50–60 километров мы совершали марш в ботинках с обмотками, имея с собой в ранце, кроме всего прочего, еще и пару валенок. По прибытии на место устроили лагерь из шалашей (один на взвод), сооруженных из молодых, высоких то ли кедров, то ли елей. В этом шалаше разрешалось жечь небольшой костер, чтобы при возможности, особенно ночью, можно было по очереди согреваться. Ботинки уложили в ранцы, обули валенки. Беда только в том, что вокруг этого костерка могло более или менее эффективно обогреваться одновременно не более 5–7 человек, остальным тепла не доставалось.

Мы постепенно добавляли в костер заготовленные за день дрова, пока подсохшие хвойные ветки вдруг не вспыхнули наверху все разом. Спустя буквально несколько минут от шалаша остались только угли и растаявший вокруг снег. Комвзвода наш, с очень ласковой фамилией Лиличкин, получил довольно неласковое взыскание, а мы лишились права строить другой шалаш. Правда, потом сообразили: днем очень небольшие костры разрешалось жечь практически без ограничений, так как по условиям военной игры «противник» мог заметить открытый огонь только ночью. Ну, а это уже был выход из положения. Расчистили до грунта снег, и на этом месте целый день остававшиеся в лагере дневальные жгли групповые костры, разожженные на каждое отделение. Вечером головешки убирали, а земля от костров так прогревалась, что, положив на нее слой хвойного лапника, мы в своих солдатских шинелях и валенках плотно укладывались на эту теплую «постель» и довольно «комфортно» несколько часов «блаженствовали», минут через 30 по команде поворачиваясь на другой бок, чтобы и его погреть. Днем мерзнуть было некогда: то отражение атак «противника», то длительные лыжные переходы, то взятие высот и сопок, то марш-броски по пояс в снегу…

А когда кончились эти долгие 18 суток, перед походом к «родным пенатам», то есть в казармы, нам приказали снова переобуться в ботинки. А они, мокрые после перехода в лагерь, оказывается, за это время смерзлись. Пришлось оттаивать их у костра. И тут я нечаянно «переборщил»: ближе, чем нужно, придвинул к костру один ботинок, и от огня его носок съежился. Однако идти в валенках мне не разрешил ни командир роты старший лейтенант Литвинов, сам даже не надевавший валенки за все эти 18 суток, ни комбат майор Панов.

Пришлось надевать скукожившийся ботинок. Большой палец ноги за время обратного похода оказался обмороженным, и его подушечка даже лопнула, хотя кровь из этой трещинки даже не выступила. В санчасти училища мне оказали нужную помощь и на две недели освободили от ношения обуви, а значит, и от наружных занятий. Подобное в то строгое время могли расценить и как членовредительство, но меня даже не наказали, думаю, потому, что командир курсантского батальона почувствовал в этом ЧП и свою вину тоже (повезло мне!).

Однако все это было там, в училище, такие экскурсы в прошлое помогут читателю XXI века понять, чем мы жили, в какой атмосфере формировались наши характеры.

В случае неудачи с захватом Рогачева или отмены этого задания, нам предстояло в тактической глубине противника (до 20 километров), в его войсковом тылу активно нарушать коммуникации, линии связи, громить штабы и подходящие из глубины вражеской обороны колонны войск, взрывать мосты, по которым могут проходить гитлеровские войска.