Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества

– Издана книга под названием «Любовь – книжка золотая. Люби меня хотя слегка, но долго». Творение сие вообще такого рода, какового еще на нашем языке поныне не было. Так отозвались, и при той назвали «золотой книжкой» в одно слово, как бы согласясь, двое знатоки словесности, читавшие оную в рукописи до издания. Книжка сия почти вся, а паче первые листки ее состоят из притчей (иносказательного содержания). И так, дабы уразуметь прямой смысл, который, впрочем, весьма забавен и любопытен, необходимо нужно читать ее не скорохватом, не борзясь, как обыкновенно читаются романцы, или как некоторые мелют дьячки, что ни сами себя, ни слушатели их не понимают. Итак, читай и внимай. Впрочем, любо – читай, а не любо – не читай. Ты и сам, читатель, думаю, той веры, что на всех угодить и критики избежать-мудрено. Человек есть такое животное, которое любит над другими смеяться, и само подвержено равно насмешкам».

Документ 7

«Из дела осуждённого мещанина Радищева:

…Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро,
Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех,
Крови – в твоей колыбели, припевание – громы сраженьев,
Ах, омоченно в крови ты ниспадаешь во гроб;
Но зри, две вознеслися скалы во среде струй кровавых:
Екатерина и Петр, вечности чада! и росс.
Мрачные тени созади, впреди их солнце;
Блеск лучезарный его твердой скалой отражен.
Там многотысячнолетны растаяли льды заблужденья,
Но зри, стоит еще там льдяный хребет, теремясь;
Так и они – се воля господня – исчезнут, растая,
Да человечество в хлябь льдяну, трясясь, не падет.
О незабвенно столетие! радостным смертным даруешь
Истину, вольность и свет, ясно созвездье вовек;
Мудрости смертных столпы разрушив, ты их паки создало;
Царства погибли тобой, как раздробленный корабль;
Царства ты зиждешь; они расцветут и низринутся паки;
Смертный, что зиждет, все то рушится, будет все прах…»

Глава 5

Холодное месиво под ногами, состоящее из снеговой каши пополам с конским навозом, вылетало из-под растоптанных сапог на таких же товарищей по несчастью, идущих в строю рядом. И чавкало в такт:

– Дурак, дурак, дурак…

А кто же ещё, как не он? Как назвать человека, человеком с недавних пор не считающегося? Бывшие… Так их всех две недели назад окрестил командир батальона, званием всего лишь прапорщик, но называемый исключительно по имени-отчеству.

Александр Павлович был краток и немногословен, перед строем он сказал лишь одно:

– Мы все бывшие. Выхода два: умереть с честью… – Тут сделал паузу. – Или без неё. Желающие сделать это могут начать прямо сейчас.

Тогда ещё никто не понимал, для чего унтер-офицеры из «постоянного», как их назвали, состава выдали каждому по крепкому шёлковому шнурку. Осознание пришло на следующее утро, когда после марша в семьдесят вёрст сразу шестеро были найдены повесившимися. Второй выход – вот он. Александр Павлович запретил снимать удавленников – они так и остались покачиваться на ветру в безвестной деревушке, определённой батальону на ночлег. Остались, а под ноги им были брошены обломки их собственных когда-то шпаг. Отчего их не сломали ещё при лишении дворянского звания? То неизвестно, разве что государь Павел Петрович всегда слыл бережливым и экономным даже в мелочах?

А могли ли унтер-офицеры воспрепятствовать самоубийствам, продолжившимся и в последующие ночи? Наверное, могли. Но не сделали этого.

– Привал! Привал, господа штраф-баталлионцы! – донеслась из головы колонны долгожданная команда.

Отдых. Значит, позади остались пройденные с утра вёрсты, и впереди ждёт горячий обед из новомодных изобретений господина Кулибина – походных кухонь, поставленных на сани. Пышущие жаром и дымом, лужёные изнутри железные бочки не позволили протянуть ноги в пути от бескормицы, исправно снабжая пищей, но они же и заставляли выдерживать непомерную скорость марша – не приведи Господь оттепель, и тогда… Что будет тогда, представлять не хочется. Никому.