Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

Юрген повернулся, сделал негнущимися ногами несколько шагов к лесу, потом разошелся, а последние метры и вовсе преодолел бегом, подгоняемый предощущением близкого запуска осветительной ракеты. Он споткнулся, упал на что–то мягкое, пружинистое, пушистое, колючее, сообразил, что это нижние ветви большой ели, и, раздвинув их, нырнул в спасительную сень.

Диспозиция немного прояснилась. Иваны в результате вчерашнего боя таки откусили концы немецкой подковы, но те, похоже, удержали основную позицию и укрепили обломанные концы, отрыв новые окопы. На это указывали кучи свежевырытой земли, о которых запоздало вспомнил Юрген. Но, с другой стороны, это мог быть и след акцентированного артобстрела, и тогда где свои? Юрген устал от гаданий, да и нельзя ему было больше гадать. Иваны и так простили его, два раза простили, если приплюсовать их беспечность в лагере, на третий раз непременно накажут. Верный ориентир был один — место, откуда пускали ракеты. Туда он и пойдет.

Пошел Юрген через лес, заложив большой крюк Заблудиться он не боялся: держи свет ракет и звуки выстрелов по левую руку — не ошибешься. А сила звуков задавала расстояние до высоты и не позволяла слишком далеко углубиться в лес. С оценкой пройденного расстояния дело обстояло хуже. Он едва волочил ноги, делая маленькие шажки, поминутно спотыкаясь и наталкиваясь на кусты и деревья. Дай бог, если километр в час проходил. Он считал ракеты, повторяя в такт шагам: «…три, три, три… шесть, шесть, шесть… девять, девять, девять». Десять! Он повернул налево и пошел прямо на звуки редких выстрелов. Каждый шаг давался все с большим трудом, но начало рассветать, он уже различал завалившиеся деревья, торчащие сучья, корни под ногами и реже спотыкался, так что выходило баш на баш. А потом он набрел на протоптанную тропинку и припустил по ней, как Джесси Оуэне на Олимпиаде в Берлине, такой же черный, такой же быстрый. Никак не меньше трех километров в час выжимал, мировой рекорд в его обстоятельствах.

— Halt! Wer ist das?[7]

Юрген остановился, мучительно соображая, чего от него хотят. Поднял руки, на всякий случай. И сказал:

— Das ist ich.[8]

— Willkommen, Ich![9] — раздался дружный хохот. Через час Юрген в сопровождении двух солдат прибыл в расположение своей части и тут же напоролся на майора Фрике, вставшего, по его обыкновению, ни свет ни заря и спешившего отдать распоряжения по новым атакам на высоту.

— Это что за чучело? — строго спросил майор Фрике, рассматривая Юргена с ног до головы.

Ни одна деталь не ускользнула от его придирчивого взгляда: искореженная каска, рваная рана под правым глазом с запекшейся кровью, глубоко запавшие щеки, отросшая щетина, служившая арматурой для покрывавшей лицо грязевой корки, изгвазданная, вся в пятнах шинель, с выдранным на левом рукаве лоскутом и с криво обкромсанной нижней полой, изорванные в клочья перчатки, из которых торчали разбитые в кровь пальцы с черными ногтями, штаны, протертые на коленях до дыр, левая ступня обмотана измахрившейся мокрой тряпкой, на правой — сапог, единственный вышедший целым из неведомой передряги.

— Докладываю, герр майор! — выступил вперед один из солдат. — Задержан в лесу. Утверждает, что бежал из плена. Назвался Юргеном Вольфом, рядовым третьей роты пятьсот семидесятого батальона. Доставлен для выяснения личности.

— Вижу, что Юрген Вольф, — с тяжелым вздохом сказал майор Фрике. — Возвращайтесь в свою часть.

— Есть! — бодро гаркнули солдаты, козырнули и отправились восвояси.

— Это что за чучело? — прокричал на этот раз майор Фрике. — Я вас спрашиваю, рядовой Юрген Вольф? Это что — доблестный солдат Вермахта? Нет! Это бродяга, своим видом позорящий честь Вермахта, честь своего батальона, честь своего командира! За одно это я могу отдать вас под суд. А еще за трусость в бою, за подрыв боеспособности части, за самовольную отлучку, за дезертирство, за добровольную сдачу в плен, за утерю оружия, за нанесение вреда военному имуществу, за… За все это вам могут вынести смертный приговор, по отдельности и по совокупности. Вам должны вынести смертный приговор! Этого требуют высшие интересы рейха! Я сам вынесу вам этот единственно справедливый приговор и прикажу расстрелять вас перед строем батальона!

Когда начальство кричит, лучше помалкивать. Это все знают. И Юрген знал, и друзья ему сколько раз говорили. После того как он не выдерживал и отвечал — оправдывался, вступал в перепалку или посылал куда подальше, по ситуации. Он и сейчас много чего хотел сказать, да сил не было. Поэтому и молчал, и начальническая буря, как это часто бывает, утихла сама собой. Майор Фрике замолчал, задумался и отдал четкий приказ:

— Мыться, в лазарет, к интенданту сменить обмундирование, каска, шинель, перчатки, брюки, сапоги, порция шпанса, горячий кофе, еда, восемь часов сна, в окопы, если останетесь живым, наряд вне очереди, — подумал еще немного и уточнил: — Две порции шнапса и два наряда вне очереди, — и, не выдержав, вновь сорвался в крик — Вы, Юрген Вольф, у меня до скончания века будете нужники чистить!