Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

— И молодые красивые девушки, — вклинился Юрген в паузу. — Ой, боюсь! Помогите! — крикнул он, как можно тише крикнул, а ну как кто услышит, сунется сдуру, этого только не хватало. — На меня напала партизанка! — Он притянул Марину к себе, начал шутливо бороться с ней, она приняла игру, тоже стала бороться с ним. Юрген упал на спину, потянул за собой Марину, прижал ее грудь к своей груди. — О, партизанка взяла меня в плен! Я побежден! Я сражен! Сдаюсь! — Он раскинул руки в стороны.

Марина пригвоздила их к земле своими руками, чуть приподнялась.

— Сдаешься?! — воскликнула она, дунула вверх, отгоняя упавшую на глаз прядку волос, потом крепко сжала губы, чтобы, наверно, самой не рассмеяться, прищурила глаза. Она была очень смешной в тот момент, Юрген сам едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. — Хенде хох! — сказала Марина.

— Не могу хенде хох, — расхохотался Юрген, — только «Гитлер капут» могу. Гитлер капут! — крикнул он.

Убедительно получилось. Марина тоже зашлась в смехе:

— Гитлер капут!

Конец ее тяжелой косы мотался из стороны в сторону, бил Юргена по щекам, по носу, по глазам.

— Изуверская русская пытка — пытка девичьей косой! — закричал он. — Я требую соблюдения прав военнопленного.

— Ах, он требует! — Марина схватила косу правой рукой и принялась ее кончиком щекотать Юргену нос. — Вот, получай, получай!

Юрген морщил нос, уворачивался, чихал, потом резко вывернулся, опрокинул девушку на спину, лег на нее, в свою очередь, прижав ее руки к земле.

— Попалась, партизанка! — сквозь зубы сказал он и постарался изобразить «зверское» лицо. — Ну, теперь берегись! — и он впился в ее губы.

Она обмякла. Юрген провел пальцами по ее руке, по длинной шее с пульсировавшей жилой, спустился к груди, потом скользнул еще ниже, к бедрам. Марина уперлась руками ему в грудь, чуть отодвинула от себя.

— Ты очень спешишь, — сказала она тихо.

«Я очень спешу, — подумал Юрген по–немецки, — чай, не с портовой девчонкой. Она не такая. Так можно только все испортить». Портить не хотелось. Юрген отодвинулся, сел рядом с Мариной.

— Я влюбился в тебя с первого взгляда, — сказал он.

— Даже так?

— Только так и бывает.

— Наверно. Я не знаю.

— Еще не знаешь?

— Мне надо разобраться в себе.

Юрген увидел кустик незабудок, сорвал несколько побегов, протянул Марине, продекламировал, подбирая слова:

Совсем одинокий и покинутый

На отвесной скале,

Гордый, под синим небом

Стоял маленький цветочек.

Я не смог устоять,

Я сорвал цветочек

И подарил его красивейшей

Самой любимой Марине.

— Спасибо, — сказала Марина, — мне никто никогда не дарил цветов, — она потянулась и поцеловала Юргена в щеку.

— А песни тебе пели? — спросил он.

— Песни пели, — со смущением ответила Марина.

— Ну уж немецкие точно не пели! Это ведь я тебе песню перевел. Плохо, как сумел. По–немецки она лучше звучит. Ее один мой друг любил петь.

— Любил…

— Он погиб. На фронте. Неделю назад. Эх, он бы спел!

— Ты спой.

И Юрген спел:

Ganz einsam und verlassen

An einer Felsenwand,

Stolz unter blauem Himme!

Ein kleines Blümlein stand.

Ich könnt' nicht widerstehen,

Ich brach das Blümelein,

Und schenkte es dem schönsten,

Herzliebsten Mägdelein.

— Красивая песня, — сказала Марина, — только там имени моего нет.

— Ой, — спохватился Юрген, — какой же я дурак! Пропел, как в песне: Магделайн, Магдалина. Она так и называется, песня.

— Все правильно. У нас говорят: из песни слово не выкинешь.

— Надо как–то прикрепить букетик к платью, — сказал Юрген, — синие цветы, синий платок, красиво будет.

— Синий платок, — сказала Марина и вдруг пропела:

Скромненький синий платочек

Падал с опущенных плеч.

Ты провожала, но обещала

Синий платочек сберечь.

— Тоже красивая песня, — сказал Юрген, — я такую не слышал. Она что, новая?

— Новая, — сказала Марина.

— А о чем она? О любви?

— О любви, — ответила Марина, но даже для нее ответ сильно припозднился.

Юрген, почувствовав это, стал приставать к ней с расспросами, с просьбой спеть всю песню. Наконец Марина тихо запела:

Двадцать второго июня

Ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили,

Что началася война.

Она замолчала.

— Война, — сказал Юрген поникшим голосом, — как же я ненавижу войну!

— Я тоже. Мне надо идти. Меня ждут.

— Мы увидимся еще раз?

— Да. Наверно. Конечно. Я постараюсь.

— Где? Когда?

— Ты еще придешь в госпиталь?

— Да, непременно, у меня там друзья.

— Я буду ждать тебя там.

Следующей увольнительной пришлось ждать пять дней. Юрген весь извелся. Он представлял, как Марина каждый день приходит к госпиталю и ждет его, стоя у решетки, отбиваясь от приставаний немецких солдат. Он боялся, что она подумает, будто он забыл ее, и в какой–то из дней не придет к госпиталю, именно в тот день, когда туда придет он. И он никогда больше не увидит ее, никогда не найдет ее, ведь он не знал, где ее искать, и кто она, и чем занимается.

Она ждала его. Он поймал ее взгляд и слегка кивнул. Он не хотел, чтобы товарищи увидели ее, он не хотел делиться с ними своей радостью, он не хотел показывать им свое сокровище. Она принадлежала только ему, ему одному.