Штрафбат. Закарпатский гамбит

– Да, конечно, пожалуй, только так, – пробормотал он и перевел взгляд на застывшего в ожидании Тукалина. – Чего молчишь, будто девица на выданье? Запрягай своих оперов, и чтобы вся конкретика по мукачевской малине лежала на моем столе! Срок… Впрочем, со сроками определяйся сам. Главное сейчас – до логического конца отработать разработку «причинного дезертирства» и дать людям возможность хотя бы осмотреться в мукачевских лесах.

Лежа на нарах и закрыв глаза, Андрей думал о том, что на данный момент в затхлой камере ужгородской тюрьмы еще пока что мается на нарах в ожидании приговора старший разведгруппы Андрей Бокша, который буквально через несколько часов должен будет нацепить на себя давно, казалось бы, сгнившую шкуру авторитетного зэка по кличке Боцман, как, впрочем, и остальная братва, подписавшаяся на эту операцию. И чем еще всё это закончится…

Впрочем, о плохом думать не хотелось, хотя они весьма и весьма постарались, чтобы их повязал усиленный наряд военной комендатуры и бросил на прогнившие нары этой тюрьмы.

Ивана Минина, Антона Жильцова и удачливого карточного шулера Виталия Мосейчука, которого в Одессе звали просто Мося, из госпиталя выписали в тот же день, что и его, Андрея Бокшу. Об их выписке уже знали Серега Торопчин, Халмуратов и Володька Юрасов, откомандированные в распоряжение генерала Карпухина и соответственно подготовившиеся к встрече.

…Пьяная драка в пивной, по ходу которой подогретые самогонкой местные мужики схватились за ножи, закончилась хоть и без трупов, но большой кровью. С разбитыми в кровь мордами и слегка поцарапанные ихними же ножами, мужики вышибали окна и двери, вылетая из пивной. Кто-то из прохожих бросился искать спасения в военной комендатуре. Когда на пороге пивной, где уже не было ни одной целой скамейки, застыл с автоматами наизготовку усиленный наряд, драка уже была закончена, а Володька Юрасов, еще до зоны имевший кличку Пикадор, требовал у хозяина заведения «еще семь кружек пива и бутыль сливянки с собой».

Доставленные без пива и самогонки в местную тюрьму, камеры которой были поровну поделены между гражданским населением и военными, они попробовали было качать свои права, упирая на то, что драку затеяли местные парни, «видать, из недобитых националистов», они же вытащили и ножи, которые обернулись против них самих, однако угрюмый энкавэдэшный следователь только сплюнул сквозь зубы, слушая их полупьяный лепет, и с той же угрюмостью в голосе произнес витиевато заранее отработанную фразу:

– На данный момент вы – представители победоносной Советской армии, которая освободила из-под фашистского ига родной украинский народ, который с любовью и надеждой смотрит на своих освободителей. И когда такие отбросы общества, как вы, затевают в пивной кровавую драку, убивая ни в чем не повинных людей, и об этом побоище уже завтра будет знать весь город…

– Слушай ты, козел недоделанный, – подал голос Иван Минин, – я действительно тот самый медвежатник, которого на зоне Крестом величали, но вину свою перед Родиной я на фронте кровью искупил, и ты, крыса тыловая, еще смеешь называть нас отбросами общества!..

Однако следователь даже не отреагировал на его слова, и только глаза вспыхнули недобрым светом.

– И те из колеблющихся, – продолжал он, – кто еще не до конца осознал все величие Советской власти, но готов был перейти в наш лагерь, уже завтра, как только узнает о тех бесчинствах, которые вытворяют солдаты армии-освободительницы, перейдет в стан наших врагов. И за ту «услугу», которую вы оказали Советской армии и всему советскому народу…

Он замолчал, прошелся откровенно злобным взглядом по лицам задержанных и уже неожиданно резким фальцетом добавил:

– Расстрелять вас мало! На плацу. Прилюдно. Но ничего, другим в науку будет.

Вскинул глаза на стоявший у двери конвой из двух автоматчиков и негромко приказал:

– Увести! Держать в отдельной камере!

* * *

Теперь они ждали приговора военного трибунала. И никто из них даже не сомневался в том, что это будет показательно-воспитательный приговор с полным сроком для «прочистки мозгов».

* * *

Судя по всему, было уже за полночь, когда наконец-то угомонились в соседней камере снятые с поездов мешочники и мелкое ворьё, заполонившее Ужгород. Мысленно перекрестившись и попросив Божью Матерь помолиться за него в трудную минуту, Андрей по-кошачьи бесшумно спрыгнул с нар, тронул за плечо сладко похрапывающего Минина.

– Подъем, Иван! Вставай!

– Да, щас, конечно, – по-детски продирая слипающиеся глаза, забормотал Минин, силком отрывая от нар всклокоченную голову и с трудом удерживаясь в вертикальном положении. Наконец-то его глаза обрели осмысленное выражение, и он невольно поморщился, оглаживая широченной, как лопата-стахановка, ладонью все еще зудящую рану. – Что, уже?

– Уже, Ваня, уже, – хмыкнул Андрей, расталкивая Жильцова с Торопчиным, которые умудрялись спать на посту даже с открытыми глазами, дабы не засек проверяющий.