Штрафбат. Закарпатский гамбит

Бросив в рот кусочек свиной колбасы домашнего копчения и захрустев соленым огурчиком, он уважительно качнул головой и столь же уважительно пробормотал:

– Ну, Боцман, ты и даешь! Не знал бы тебя лично, вовек бы не поверил, что возможно такое. Разоружить вертухаев в кучумке [61] , прихватить с собой ихние плевальники [62] и по дороге к нам успеть подломить сельпо, забрав оттуда всё, что только могли вынести.

– А ты-то откуда про вертухаев в кучумке да про сельпо знаешь? – насторожился Бокша.

– Ну ты даешь!.. – чуть ли не по-бабьи всплеснул руками Мадьяр. – Об этом сейчас даже глухонемые на скамейках судачат. И про штрафбат, который вертухаев в кучумке наказал, и про сельпо, которое так подчистили, что оттуда даже крысы ушли.

Он рассмеялся было своей шутке с крысами, однако тут же спохватился, спросил:

– Слушай, а на чем вы все это увезти смогли? На руках-то не утащишь.

– Дурное дело не хитрое, – хмыкнул по другую сторону стола Писка. – Мы же еще военную полуторку с вояками на большаке тормознули. Так что кроме машины еще и дудары с волынами [63] прихватили.

И рассмеялся громко:

– Не пропадать же добру.

Судя по той маске, что застыла на лице Мадьяра, про историю с гоп-стопом и военной полуторкой на большаке он слышал впервые, и было видно, как поддернулся нервным тиком его правый глаз.

«Неужто перебор? – насторожился Бокша. – Хреновато. Может, и струхнуть».

Однако Мадьяр думал о другом.

– Ты понимаешь, что теперь обратного пути вам нет? – скривившись лицом, произнес он. – Теперь вас уже не червонец ждет и даже не четвертак, а…

Он не договорил, обреченно взмахнув рукой, но и так было ясно, что именно он имел в виду. О подобном повороте разговора Андрей даже мечтать не мог. Теперь главное – не переборщить и не переиграть, можно и сорваться.

– Аврам, кореш ты мой ненаглядный! Ну вот скажи мне, как ты мог подумать, что мы вернемся в тот же Ужгород, упадем в ноженки тому же следаку и, вытирая свои собственные сопли, будем умолять его о милости царской? – На его лице как бы застыла кривая, вымученная ухмылка, и он как-то очень тихо произнес: – Обратной дороги для нас нет – это и стебанутой ибанушке понятно. Обратная дорога – это трибунал и расстрельный взвод.

Едва не подавившись куском сала при этих словах, Пуля покосился на своего пахана, словно умного совета требовал для столь уважаемых людей. Однако Мадьяр только осадил его жестким взглядом и, повернувшись лицом к Боцману, спросил:

– И что же думаете теперь делать? В Россию будете уходить?

– Зачем же в Россию? – пожал плечами Андрей. – Ни в России, ни на Украине нам сейчас делать нечего. Оперативки небось уже по всем управлениям НКВД разосланы. И стоит только засветиться самую малость…

Мадьяр не моргая смотрел на Боцмана.

– И… и что же?..

Андрей скользнул глазами по лицам сидевших напротив него разведчиков. Словно разрешения спрашивал на честный ответ.

– Спрашиваешь, куда думаем кости бросить? Да очень даже просто – в Европу будем уходить, через линию фронта, тем более что нам к этому не привыкать. Да и стволов хватит, чтобы в случае засады или прорыва могли бы дать бой на всю катушку.

– Но ведь там… в Европе…

– Ты хочешь сказать, что почти везде советские войска? – ухмыльнулся Бокша. – Только насчет этого ты сильно ошибаешься. Там еще есть и французская зона, и английская, и американская… Так что найдем доброго дядю, который смог бы нас пригреть.

Андрей замолчал, и в комнате застыла напряженная тишина. И Мадьяр, и Пуля осмысливали услышанное. Понимая важность момента, Шайтан, Писка и Боцман также молча закусывали уже заметно поостывшей картошкой с грибочками. Наконец Мадьяр оторвал от своей тарелки глаза, и теперь уже в них можно было прочесть явную заинтересованность услышанным.

– И когда думаете рвануть? Если, конечно, не секрет.

Не очень-то поспешая отвечать, Боцман пожал плечами.

– Пока что точно не знаю, но…

– Что, думаете что-нибудь замутить сначала? – насторожился Мадьяр.

– Ну-у-у… скажем, есть такая мыслишка.

Теперь уже Мадьяр почти буравил глазами лицо гостя, и его можно было понять. Своим авторитетом он добился уважаемого сана пахана, Мукачево, близлежащие хутора и села были как бы его вотчиной, которую окучивала подвластная ему бражка [64] , к появлению на его земле весьма активного колхоза, который уже заявил о себе громкими делами и членам которого уже нечего было терять, он был не готов…

Что и говорить, соседство было малоприятное, тем более что на ватагу Боцмана могут выйти красноперые, и тогда вся округа наполнится теми же красноперыми, ряжеными, злыднями и прочей уголовкой, которая начнет чесать против шёрстки мукачевскую братву, и тогда от этого чёса худо будет не только тем, кто в розыске, но и ему, пахану, мало не покажется.

В то же время Боцман был и оставался тем же Боцманом, которому он был обязан по жизни, и надо было искать приемлемое для них обоих решение.

Судя по той ухмылке, которая скользнула по лицу Боцмана, он догадался, о чем подумал мукачевский пахан, и он не ошибся.