Штрафбат

— Теперь с вами воевать пойду. Как думаете, начальство не прогонит?

— А мы за тебя всем миром попросим, — со смехом сказал кто-то.

Начальник особого отдела армии генерал-майор Чепуров подвинул папку с надписью «Дело № 919» к себе поближе, открыл. На первой странице отпечатано: «Твердохлебов Василий Степанович, 1901 года рождения, член КПСС с 1929 года, майор Красной Армии, был в плену с мая по август 1942 года, из партии исключен в ноябре 1942 года, разжалован в рядовые в декабре 1942 года…»

Чепуров прочитал, побарабанил пальцами по столу, хмуро взглянул на стоящего перед ним майора Харченко:

— Штрафным батальоном командует? Придан дивизии Лыкова?

— Так точно, товарищ генерал-майор.

— Лыков о нем хорошо отзывался.

— Я за ним давно наблюдаю, и фактов накопилось много. С пленным власовцем водку пил и по душам беседовал. Мародерство. Девушку изнасиловали. Антисоветские разговоры. По моему убеждению, замаскированный враг. Да еще священник у него в батальоне объявился.

— Священник? — удивленно приподнял бровь генерал Чепуров.

— Ну да! В рясе ходит, с крестом на пузе.

— Воюет?

— Говорят, воюет.

— Ишь ты, интересно, — усмехнулся генерал. — Надо будет на него поглядеть…

— Я все факты подробно изложил. Для проведения серьезного следствия Твердохлебова необходимо арестовать.

— Экий ты ретивый, майор. Прямо рогами землю роешь. Ты небось всех подозреваешь?

— Партия направила меня на эту работу, чтобы я подозревал всех. Даже тех, кто вне подозрений, — четко отвечал Харченко.

— Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет, — пробормотал Чепуров.

— Простите, товарищ генерал-майор, не понял… — растерялся Харченко.

— А не надо лезть наперед батьки в пекло, — хмуро проговорил генерал Чепуров. — Посмотрим, изучим и примем решение. Свободен, майор.

— …Вот здесь тебе надо закрепиться, Василь Степаныч, — говорил генерал Лыков, и карандаш обозначил на карте неровную линию. — Фрицы хотят контратаковать. И главный удар придется на нашу дивизию… По крайней мере, таковы данные разведки.

— Пушки в моем расположении будут? — спросил Твердохлебов.

— Противотанковая батарея сорокапяток. Из резерва армии прислали. И получишь для своих бойцов пятьдесят противотанковых ружей, — ответил Лыков.

— Они танками атаковать будут?

— Они всегда на прорыв танками атакуют.

— Гранат противотанковых дайте.

— Получишь, Василь Степаныч, получишь, — заверил генерал.

— И до каких пор держаться?

— Пока соседняя армия генерала Кондратова не перейдет в контрнаступление. Точное время пока не названо. Сколько надо, столько и будешь держаться.

— В батальоне пятьдесят процентов от штатного состава, — сказал Твердохлебов. — В этом проклятом Млынове столько людей потерял…

— И чего ты от меня хочешь? — начал раздражаться генерал Лыков.

— Да ничего я не хочу, гражданин генерал. Держаться можно, покуда живые люди есть, а когда людей всех перебьют, то и держаться некому будет.

— Тебе приказ ясен, комбат?

— Так точно, ясен, — выпрямился Твердохлебов.

— Приступай к выполнению.

В блиндаже комдива было тесно — командиры и начальники штабов полков и артиллерийских дивизионов толпились вокруг стола, на котором была расстелена большая карта-шестиверстка. Твердохлебов протолкался к выходу, вышел на улицу, глубоко вдохнул воздух. За спиной стукнула дверь, и комполка Белянов хлопнул Твердохлебова по плечу:

— Чего загрустил, комбат?

— А ты чего такой веселый? — покосился на него Твердохлебов.

— А чего мне печалиться? Видишь, подполковником стал в прошлом месяце.

— Поздравляю. С тебя причитается.

— С радостью, только когда? Опять мы с тобой кашу расхлебывать будем!

— И ты?

— А как же! Ты у меня на правом фланге будешь.

— Буду, куда я денусь… У тебя папироски не найдется? Надоела эта махра — в горле першит.

Белянов достал коробку «Герцеговины Флор», открыл.

— Ого, откуда такой шик?

— Подарили…

Они закурили.

— Говорят, их товарищ Сталин очень уважает, — сказал Твердохлебов.

— Говорят… Мне артдивизион придали. Две батареи. А на нас попрет танковая дивизия. Это знаешь, сколько? Орда! А мы голым задом их встречать будем. Две батареи! Смехота, да и только! — Белянов затянулся, выпустил дым, добавил уже спокойно: — Чем эта катавасия кончится, одному богу известно.

Мимо них с зажженными фарами проехали «виллис» и полуторка с десятком солдат.

— На таком узком участке им тесно станет, подполковник, — раздумчиво проговорил Твердохлебов. — По ним легче бить будет… Ничего, глядишь, с божьей помощью управимся. Как говорится, помолясь…

— Помолись, помолись… — насмешливо сказал Белянов.

— А что? У меня в батальоне священник теперь воюет.

— Какой священник?

— Натуральный. Во Млынове был настоятелем. Бой с нами принял. Автоматом владеет, пулеметом. В рясе ходит. Молится…

— Ты серьезно?

— А что, гнать его прикажешь? Он воевать полное право имеет. Я ему сказал, иди, мол, в дивизию к генералу, тебя в нормальную воинскую часть определят. Ни в какую. Рясу, говорит, заставят снять, а я не желаю. Тем более, вы штрафники, а значит, большие грешники, мне сам Бог велел среди вас быть… — И Твердохлебов тихо рассмеялся.