Штрафная мразь

Гельман не слушая его, повернулся лицом к нейтральной полосе. Прислушался. Еще одна ракета белой струйкой взмыла вверх, раскрылась, расцвела в огромный светящийся конус и, покачиваясь, стала спускаться.

Он уже привык к тому, что в мирной жизни и на войне его нет — нет да и попрекали тем, что он еврей.

Порядочные люди и подонки встречались везде. Хватало их и в Красной армии.

Впереди было тихо и черно.

В тишине слышалась лишь тоскливая мелодия нескольких губных гармошек, звучащих с немецкой стороны.

«Празднуют наверное», — подумал Аркаша о немцах. — У немцев должно быть праздничный ужин. Сосиски с тушёной капустой. А может быть и гусь в яблоках!

Только вот наверное им тоже несладко, если такая музыка у них невесёлая.

* * *

В морозном воздухе висели слухи о скором наступлении, но ничем не подкреплялись. Иногда немцы предпринимали атаки, но откатывалась назад.

Прошла неделя, ничего не менялось. Война больше напоминала позиционную. Штрафная рота стояла на месте, словно обычное подразделение, поступало пополнение, шла вялая перестрелка.

Но и без наступлений были ежедневные потери от минометного огня, снайперов да и просто от шальных пуль, которые запросто летали туда сюда. Налетали «юнкерсы». После налета оставались огромные воронки, и их использовали вместо братских могил, в которых хоронили убитых. Лученков подумал, вот и хорошо, что пробомбили. Теперь могилы копать не надо, и зарыть легко — земля развороченная вокруг воронок, мягкая. А убитым всё равно где лежать.

* * *

Зимний день короток, словно синички нос. Не успели штрафники оглянуться и опомниться, как навалились зимние сумерки.

Немцы по всегдашней привычке с наступлением темноты стали пускать ракеты. Аркаща Гельман сидел в землянке взводного, тесал топором какую-то досочку от снарядного ящика, ворчал: «В баню бы сейчас, а то, вши зажрали. Жизнь солдатская, будь она проклята! Скребутся бойцы до крови. Никак не выведешь…

Лейтенант ещё засветло ушёл к ротному, сказал, что, наверно завтра прибудет пополнение, а это значит, что скоро наступление. И опять «штрафники вперёд»! И опять всё по новой. Хорошо, что хоть немцы ещё молчат, не кидают мины.

Не успел он додумать эту мысль, как завизжала первая мина, за ней другая, и пошло…

В землянке вроде бы безопасно, но всё равно приятного мало, когда бесконечный визг в ушах. В землянку заскочил штрафник из недавнего пополнения.

— Где лейтенант? Задело меня, — и руку свою окровавленную, с разодранным рукавом телогрейки для убедительности протянул.. — Не повезло мне. Повоевать не успел.

— Давай перевяжу, — вызвался Аркаша и начал стягивать со штрафника телогрейку.

Осколком располосовало локоть, торчала кость. Кровища!

Но штрафник был не слишком огорчён. Понимал, что пара месяцев в госпитале ему обеспечены. Два месяца на фронте это много. Очень много. Порой целая жизнь! А потом его ждал перевод в нормальную, не штрафную часть.

— Ладно, корешок. Благодарствую! Скажешь лейтенанту, дескать боец — переменник Битов отбыл в санбат по случаю геройского ранения, — сказал штрафник, когда Гельман затянул повязку.

— Бывай… Ну, а чего желаю — сам знаешь, — и заторопился из землянки.

Теперь, если сможет, в тыл побежит бегом. Очень уж раненые боятся, как бы не добило. По человечески это очень понятно. Все хотят жить.

Аркаша закурил, и вдруг на него навалилась такая тоска, какой до этого никогда не испытывал. Заныло в груди — не продохнуть. И сразу мысль.

«Неужели случится в эту ночь что-нибудь страшное»?

Видать накаркал, потому что следом поднялась такая стрельба, что Аркаша выскочил из блиндажа и увидел перед собой немецких солдат. Растянувшись цепью к их окопу бежало около взвода немцев.

Гельман увидел, что держит в руках топор, которым в землянке разбивал снарядные ящики.

За пулемётом сидел Коновалов.

Вцепившись в ручки пулемёта он начал стрелять почти в упор. Немцы остановились, словно наткнулись на стену. Цепь залегла.

Тут же раздался тонкий нарастающий свист — «пиу-уууу»! Свист приблизился к траншеям и завершился первым пристрелочным взрывом: «Грах-ххх!» Следом за ним рвануло ещё несколько взрывов. «Грах! Грах!»

Это били немецкие миномёты. Мины рвались на бруствере и прямо в окопе.

Земля вокруг дрожала, и мерзлые стенки окопа начали трескаться и осыпаться.

Появились раненые и убитые. Крупный осколок попал в кожух пулемёта. Из него бил пар, как из самовара и Коновалов, обжигаясь неизвестно для чего сбросил пулемёт на дно окопа. Тут же присел сам, съёжившись в комок, стараясь стать как можно менее заметным.

Немецкая цепь, снова поднялась и бросилась вперёд. Она была уже порядком поредевшая и уже не такая ровная, как несколько минут назад, но упорно приближалась к траншее штрафной роты.

До нее оставалось уже около тридцати метров. Уже было видно, как немцы нагибаются, на ходу выдергивая из голенищ сапог длинные ручки гранаты и вывинчивают колпачки взрывателей.

У Гельмана мелькнула мысль, что через какие — то пять-десять шагов атакующие немцы забросают их траншею гранатами. А потом, уже начнётся рукопашная в их траншее.