Штрафная рота. Высота смертников

Сергей Михеенков Штрафная рота. Высота смертников

«…и кажется, что мы, над обыденным поднятые, живем в надземности, в вечности. И поставлены как бы перед лицом Судьбы».

Ив. С. Шмелев.

Из писем периода Второй мировой войны.

Глава первая

Немец-конвоир был небольшого роста, на голову ниже Воронцова. И возможно, именно рост Воронцова его больше всего и раздражал. Он давно, от самой станции, шел за ним, угрюмо поглядывал Воронцову в спину, покачивал карабином с примкнутым штыком, будто примеривался.

Сразу за станцией двое пленных из команды, пригнанной на днях откуда-то с северного участка фронта, присели на обочине. Позже из разговоров шедших рядом Воронцов узнал, что это были вяземские. Наголодавшиеся в окружении, а потом в лесах, они ели что попало. Ночью, когда колонну загнали в какой-то пустой скотный двор, они нашли несколько старых свеклиц и тут же принялись их грызть. Утром у них открылся понос. Конвоир подошел к присевшим на обочине, сказал коротко:

— Steht!

Подождал с полминуты, чтобы стало очевидным, что команда не выполнена, и, примерившись, как примериваются ножом, когда колют поросенка, всадил штык в спину одного из пленных. Тот раскинул руки и завалился на бок. Немец брезгливо оскалился, выдернул штык и тщательно вытер его о шинель убитого. Заколотый штыком пленный лежал ничком, в последнем судорожном движении подобрав к животу колени, как усталый путник, так и не одолевший остаток своего пути. Пыльная, с прожогами, шинель коробом поднялась на тощей сгорбленной спине. И конвоир все время, пока счищал со штыка бурую слизь, совсем непохожую на кровь, что-то зло бормотал, не поднимая глаз ни на пленных, ни на своих товарищей. Колонна медленно и молча проходила мимо.

Пленные косились на убитого, на спущенные его штаны и раскинутые в пыли черные руки. Никто не осмеливался поднять глаза выше и посмотреть на немца, который все еще возился со своим испачканным штыком. Воронцов посмотрел на лежавшего в дорожной пыли, немного замедлил шаг, так что на него сзади наперли и толкнули в спину, что-то бормоча со злой надсадой. Но он успел мельком взглянуть на немца. Взгляды их встретились. Воронцов глазам своим не поверил: во взгляде конвоира, только что убившего беспомощного человека, он увидел не злобу, а растерянность. Неужели это тоже был человек, который теперь нуждался в объяснении совершенного им поступка, но не находил его.

И вот теперь он все время шел неподалеку. Воронцов чувствовал, как немец смотрит ему в спину. То ли его раздражал высокий рост Воронцова, явно выделявшегося в колонне, то ли шинель, которая выглядела не такой потрепанной, как у большинства, и то, что петлицы на ней были тоже не такими, как у остальных. Воронцов выбрал момент и снова взглянул на конвоира: теперь в его глазах он не увидел той растерянности, которая владела им полчаса назад. Лицо немца выглядело каменным, непроницаемым, а глаза не выражали ничего. Такие лица Воронцов не раз видел перед боем, внезапно оглянувшись на кого-нибудь из своих бойцов, кто в ту минуту находился рядом. Сейчас подойдет и всадит между лопаток свой штык. И никто ему не помешает. Просто ждет подходящего момента. Нельзя, нельзя давать ему ни малейшего повода. Воронцов попытался зайти в середину колонны, но туда его не пустили. Грубо вытолкнули из колонны:

— Куда прешь, лейтенант!

— Ты тут, парень, не командуй. Откомандовался.

— Да тихо вы! Он не лейтенант.

— А кто же? Посмотрите на его нашивки!

— Курсант. С сержантскими «секелями». Не видишь?

— А, курсант… Да один хрен!

На что они рассчитывали, говоря эти слова и толкая его, как чужого, на обочину, к конвоиру? Да ни на что. Просто это — плен. Тут каждый за себя… За себя… Шедших в колонне уже охватил тот психоз, та нервная дрожь, когда каждому кажется, что уж он-то, он, может, единственный, выживет, что, скорее всего, на обочине оставят идущего рядом, не его, другого, что минуты обреченного уже сочтены, и ему уже не поможешь, а значит, и незачем ему протягивать руку, только себе хуже сделаешь… И вот тут-то, среди гудящих шагов и осторожного полушепота идущих слева, Ворондов и услышал фамилию заколотого конвоиром и то, что он был из партии, пригнанной из-под Вязьмы. Онемевший и одуревший от голода, недосыпания и побоев, Воронцов вздрогнул и пришел в себя от одного только слова: «Вязьма».